Школьник просыпается, заходит к другу, у которого учится правильно плеваться в окно, гуляет по городу один, затем с подругой. Немного обсуждает стенд-ап с друзьями на скамейке у дома, и выждав слишком много времени, чтобы это ничего не значило, идёт домой пыриться в экран компьютера и спать.

«Сегодня опять ничего не произошло». Story of my life — и круто, что Юлия переносит это ощущение на экран. Как никто другой: реакция на фильм «Драма» показала, что зрители не готовы мириться с тем, что большая часть жизни — ожидание хрен пойми чего, что драмы нет, кроме той, что мы изобретаем в голове. Лишаясь привычной опоры — трёхчастного сюжета — мы остаёмся один на один с собой. В кино приходится вкладывать свой смысл. Работать.

И новый фильм — самый зрительский из подобных. На экране всё время что-то происходит: мальчик идёт мимо строек, копается в телефоне, обменивается мыслями. Второй план — это непрерывный «Минск, я люблю тебя»: человек, проживший в городе хотя бы год, узнаёт почти всё. И съёмка наполнена такой любовью к этим знакомым пространствам, что прямо гордишься, что тут живёшь. Строительный забор или мост над железной дорогой уравнены в культурной значимости с комаровкой и октябрьской, так же как разговор вживую уравнен с перепиской во вконтакте. Последнее даёт фильму необычную правдивость: второй план превращается в первый, потягивание экрана для обновления переписки становится более важной деталью, чем появление ответа.

Как всегда, удивило, из какого отсутствия возможностей в Беларуси появляется новое кино. Тут, натурально, родители мальчика попросили сделать ему актёрское портфолио и оплатили съёмку. Есть актёр, есть камера, есть набор задач. Чем больше ограничений — тем интереснее с ними работать: как Юлия ответила после премьеры, были бы другие деньги или другой актёр, — был бы совсем другой фильм. Все решения принимаются на местах, переписывать сценарий и подбирать ресурсы нет ни времени, ни возможностей. Кажется, документалка про съёмку была бы так же интересна, как результат.

Мать и дочка пробираются через тёмный и туманный лес в сказочную деревню, где у них дом. В том лесу бродит страшный волк, а прямого пути не существует. Когда же они заходят в избушку, та тоже оказывается непростой: то странный путник постучится, то доски заходят ходуном от злого духа.

Ну я блин даже не знаю. Очевидно, что всё вокруг героев в этом фильме — метафоры. Волк не волк, лес не лес, мужчины не персонажи. Первая треть фильма с путешествием сквозь лес создаёт такую густую атмосферу сказки, что даже боязнь за героев пропадает — несмотря на то, что дочка несёт на себе сына и один раз даже забывает его среди сосен. А в сказке же от чего отвернулся — то пропало. Ощущение от того, что сюжет и персонажи развоплощаются и превращаются в идеи, необычно. Хочется больше подобного, и авторы стараются сохранять это ощущение и в других локациях.

Получается не очень: реальность сочится из дыр. «Постмодернизм не отражает современную реальность» — говорит мать словами сценариста Юрия Арабова. Каждая фраза маскирует реальность и переживания персонажей, слушать их похоже на аудиокнигу раннего Пелевина. Герои не только не говорят, что думают, они, кажется, даже не думают, что думают. Вместо этого их мир вывернут наизнанку, и мысленный волк совершенно в духе экранизаций Пелевина появляется на экране уродливым рендером.

Совершенно не укладывается в сюжет пролог со смертью в обратном порядке — зато финал даёт внутренне возликовать. «Да гори он всё огнём» — как тут принято, мыслями наружу думает дочка. К сожалению, в отличие от плёнки, жёсткие диски не горят, и как бы ни было жарко за окном, в вагоне — и в зале — морозно. Я ожидал фильм Германики, но тут как будто сценарий не даёт ей развернуться: амбиции сценариста (недо-линча и недо-пелевина) забивают самобытность режиссёрки.

Украина, будущее: год после окончания войны. Сергей и Иван методично расставляют железные мишени. Первую, вторую, третью — во всю ширь кадра 2,35:1. Отгоняют машину за кадр и начинают стрелять. Сначала по порядку слева направо, затем вразнобой, затем один стреляет, а другой его отвлекает. В последнем Сергей перебарщивает, активируя ПТСР друга. Они оба, конечно, воевали против России, и теперь справляются с мирной жизнью.

Говорят, что председатель жюри Кшиштоф Занусси жаловался, что кино у нас какое-то неторопливое. Этот фестиваль, действительно, богат на фильмы, на которых можно либо заснуть, либо погрузиться в картинку. Победившая в национальных документалках «Сумма» предлагает повзирать на молчаливого пожилого художника. На фильме «О бесконечности» Роя Андерссона (хорошем, конечно) я едва не заснул. «Последний день твоего лета» показывает Минск таким, какой он на самом деле: слишком большие пространства, которые долго осматриваешь и проходишь, — настоящее посвящение любимому городу.

Главный украинский фильм этого года, взявший гран-при «Лiстапада», похож на последние два. От Роя — идеальные кадры с точно выверенной геометрией, где каждый персонаж и каждый автомобиль встаёт ровно там, где эффектнее смотрится. На всех планах кадра происходит что-то интересное: Сергей подписывает бумаги у пограничника, за ними проезжает что-то белазоподобное, за ними рабочие цепляют к крану бетонный блок, за ними сплошная стена медленно закрывает русские просторы. Страшно подумать, сколько дублей делали на каждую длиннющую сцену. Цветовая обработка подчёркивает настроение, вплоть до инфракрасных кадров обнимающихся Сергея и Кати, в темноте посттрамватического мира. Звук настолько охватывает, что напоминает «Рому» Альфонсо Куарона: местами в кадре ничего не происходит, но уши достраивают картину.

С фильмом Юлии Шатун «Атлантиду» роднит сложность восприятия (в домашней обстановке его смотреть будет невозможно, вы заснёте: ждите в кинотеатрах) и любовь. Картина наполнена надеждой на мир и любовью к жизни. В поствоенной Украине нет конфликтов, есть только взаимопомощь и тяжёлое восстановление после травмы. «Десять лет ушло здесь на то, чтобы вытравить яд российской пропаганды; на вытравливание яда из земли и воды может уйти целый век» — говорит Сергею работница международной организации. Но люди не забывают и не покидают земли: они откапывают и хоронят погибших, вывозят мины, переживают за заводы. Чувства в картине много, и всё оно припорошено памятью войны, которая разделила страну на тех, кого миновало, и тех, кто теперь не может покинуть отравленную землю и встроиться в мирное общество.

Донбасс в фильме, как Атлантида, скрылся с глаз под грязью и камнями. Развоплотился в сказки, которые рассказывают друг другу успевшие его покинуть. Люди в фильме ищут её бывших жителей: ведут раскопки, очищая не кувшины и фундаменты, но человеческие кости. «Нашивка сил России», «армии Украины», «ополченцев Донбасса» — каждое эксгумированное тело внимательно осматривают и описывают, сцены с патологоанатомами длятся и длятся, и это говорит о войне весомее, чем сцены боёв и смерти в других фильмах. Вот кости, вот мешки. Фургон с числом «200» вечно ломается и не едет, но бросить его невозможно. В комфортной обстановке под расслабляющий монтаж мы смотрим мечту о мирной Украине и вопрос, сколько ещё ждать.

Мераб танцует в грузинском ансамбле, руководитель ругает его за слишком мягкие движения, а директор театра наставляет, что уже пятьдесят лет как главное в грузинском танце — это мужественность. Все вокруг, кажется, лучше его: брат просто талантлив и все его превозносят, а новичок в группе Ираклий занимается гораздо меньше, а его движения отточеннее. Но как партнёр Ираклий внезапно подходит Мерабу лучше, чем подруга Мари, да и вне танца их отношения растут.

Швеция на «оскар» подала совместную с Грузией картину про любовь двух парней. Видно, эта тема недостаточно хорошо проработана в Грузии: кажется, что люди там нетерпимы к парням в высшей степени, и единственным правильным решением будет тiкать с городу. Фильм осыпает Мераба проблемами: брат ненадёжен и принимает неверные решения одно за другим, соседка слишком много подсматривает, Мари слишком догадлива, руководитель студии не может принять его движения. Ноги подводят. С другой стороны, на него сваливается чудовищная радость любви: фраза для Мари «я хочу, чтобы первый раз был особенным» превращается в быстрый как вспышка контакт к Ираклием в саду.

Отставание Грузии в принятии однополой любви как нормальной ведёт к отставанию этого фильма от других подобных, которые сняли много лет назад. Комментаторы в imdb замечают, что это более скучная версия «Зови меня своим именем». И да, каждый сюжетный поворот здесь виден за версту: очевидно, что новичок в классе будет интересен главному герою. Очевидно, что после первого секса он пропадёт и не будет отвечать на звонки. Очевидно, что все со стороны будут иносказательно намекать, что он ненормален. Всё слишком обычно, мы это уже видели, становится скучновато.

Единственное, что здесь необычно — это грузинский танец. Слишком зарегулированный, с чётко распределёнными ролями. Мераб изо всех стил старается встроиться в эту систему, тренируется с шести утра, невзирает на боль. Поэтому в финале, когда он выражает своё отношение ко всей школе танца собственным выступлением на прослушивании, преобразив весь формат танца, соединив в нём мужские и женские черты, осовременив, — эти невероятно сильно отдаётся на эмоциональном уровне. То, что весь фильм герои пытались сказать или показать, танец передаёт сконцентрированно, прямо в сердце. Это был первый и единственный фильм «Лiстапада», на котором я заплакал, ровно во время танца Мераба. Только этот момент запал в душу — недостаточно для премии, но достаточно, чтобы оправдать существование фильма.

Знакомая режиссёра Андрея Кутило давно дружила с польским художником Анджеем Струмило. Тот лет пятнадцать назад переехал в загородный дом, облагородил его, завёл лошадей необычной польско-арабской масти. И девочка Маша из Минска очень любила лошадей — благодаря той знакомой у них с Анджеем завелась переписка. Спустя пять лет, когда Маша подросла, она начала ездить в Польшу и заботиться о лошадях. Получасовой фильм — про один из таких визитов.

Сцены внутри и вокруг дома невероятно красивы. Особняк рукотворный, живёт в нём только один дед, и потому цепляет контраст с белорусскими избушками из других документалок. Всё чисто, ровно, подстрижено, подбито. Неудивительно, что Маше приятно навещать Анджея и не хочется уезжать, как подбивает мужчина с другой стороны телефона. Она гуляет по раскрашенному им собору, по конюшне и лесу. Но больше всего сидит в доме и беседует.

Вот только беседы нет. Почти вся короткометражка проходит в молчании — хочет сказать «созерцательном», но от красоты устаёшь в пять минут и дальше борешься со сном. Между персонажами есть история, но нет контакта, по крайней мере на экране. Нет и конфликта. Развития тоже нет. Опыт дедушки против юности девушки — но это тоже картина, а не сюжет. Как выпускная работа школы документального кино, отлично. Но пищи для размышлений или эмоций не даёт.

Вижу на экране неподвижных людей в исключительно пастельных бежево-коричневых и сине-голубых оттенках. Понятно: Рой Андерссон. Опоздал на начало и, кажется, проспал конец, поэтому фильм пронёсся вереницей утрированных сценок из европейской жизни. Вот толстяк читает газету, пока официант проделывает ритуал знакомства с новым вином. Или мужчина тащит крест под крики «распять!», пока за ним наблюдают люди из кафе и с обочин. Папа открывает зонтик насквозь промокшим дочке и себе по пути на чей-то день рождения. Гитлер осознаёт, что попытка завоевания мира проваливается.

У всех случаются мгновения слабости, и в этот миг окружающий мир как будто замирает. Люди как будто останавливаются, чтобы вобрать в себя позы окружающих, текстуру и расположение стен и столов, зелёный цвет дерева. Кажется, европейскую цивилизацию ничто не пошатнёт: ни разлитое вино, ни выпитое. И хочется, чтобы пошатнуло. «Остановитесь!» «Да какого хера!» — любая реакция взорвёт этот мир, сделав его ярче, жизнь насыщеннее.

Работницы ЖЭСа закрашивают граффити и надписи на стенах. Художник Захар прислоняет к стенам огромный холст и рисует картины, вдохновляясь разноцветными прямоугольниками. Ведь для них женщины как будто специально выбирают разные цвета, никогда не совпадающие с фоном. Этим они превращают стены домов в непрерывную выставку современного искусства в жанре «фупрематизма». Но взгляд прохожих и милиционеров на их работы отличается от взгляда на Захара, хотя тот и стены не трогает, и людям не мешает.

Хотя, пожалуй, Захар мешает. Люди не могут пройти мимо, чтобы не выразить своё отношение к его работам. И к жизни в целом. Кто-то пытается выяснить, «что хотел сказать автор», кто-то видит в слое краски динозавров или угрозу порядку. Всё это настолько странно наблюдать в контексте совершенно безобидной работы художника, что зал смеялся весь фильм. Рисуют на экране все: Захар, Зина и Инна из ЖЭСа, солдаты на параде техники, оператор — выискивая кадры с особенно контрастными цветами среди рядов высоток. Этот фильм прежде всего про цвет в кажущемся серым городе, пятьдесят оттенков «сахары», как называет свой арсенал Зина.

Закрасив десяток холстов, в одиночку и с помощью прохожих, Захар выставляет их в галерее, где на фоне показывали фрагменты этого фильма, а посетители точно так же пытались понять, что изображено, вместо того, чтобы, как Захар учит в начале фильма дядю, замолчать и почувствовать. Выставка серьёзная, и заявка тоже: одну из картин забрала национальная галерея Беларуси, сделав Захара самым молодым из художников, там выставляющихся.

Выставка и ослабляет фильм: уже непонятно, что здесь первично. Да, Максим Швед пришёл к художнику и предложил этот проект. Но затем фильм стал историей создания выставки, важность последней превысила важность документалки. Теперь это бонус-трек к ней, который делает то, что картинам не нужно: объясняет. Не самостоятельный комедийный фильм, а своеобразный капустник. Причина в людях: хорошая документалка о них, а не о творчестве. Потому что о творчестве — сам результат этого творчества. Ни Захар, ни Зина, никто не раскрыт, они определяются через свою работу. И хотя смотреть было весело, в конце было ощущение, что впечатление неполно, что оно было бы сильнее, если бы мы зашли на выставку, а не смотрели про её создание.

Девушка занимается йогой на пляже. К ней подкатывает парень — архетипический гопник. Она быстро собирается и молча сваливает на станцию. Он догоняет, она рвёт в лес. Не скрыться. Непонятно, что ему нужно, но опасность прямо льётся с экрана.

Сорежиссёр Кирилл Галицкий перед показом объяснил, что это фильм про конфликт разных взглядов на мир, которые не позволяют общаться, и продолжил защищать этот тезис после. Мол, это совершенно нормальное поведение, ребята просто воспитывались в разной среде, поэтому они разные паттерны общения считают нормальными. Этот фильм ни в коем случае не про насилие, что бы не говорили зрители, а именно про конфликт.

Возможно, если бы сорежиссёрка и со-сценаристка Светлана Козловская была в зале, она бы повернула дискуссию в продуктивное русло. Потому что сценарий абсолютно гениально показывает разные виды насилия, которым настолько пропиталась белорусская реальность, что многие даже не воспринимают его таковым. От поворота велосипеда в первых кадрах до «ну чё ты ревёшь» в последних (контролёрша, актриса из Петербурга, великолепно транслирует нечуткость) чувствуешь угрозу, хочется закрыть лицо руками и сбежать, как главной героине. Не сомневаюсь, что многие, если не все, в зале сталкивались с элементами того, что увидели на экране.

Фильм никак не комментирует происходящее, не определяет точку зрения авторов, а лишь рассказывает историю. Его неприятно смотреть, но он отлично сделан: актёры транслируют настоящие эмоции, сцены длятся столько сколько нужно, звук не обращает на себя внимания. Да что там, они целый поезд сняли на четыре часа, чтобы сцена в вагоне получилась идеально! Любую интерпретацию вносят обсуждающие. После фильма зал мог бы восторгаться тем, как хорошо передана атмосфера взаимодействия с гопником и чувство бессилия от того, что людям вокруг это нормально. Вместо этого все офигевали от точки зрения Кирилла. Настолько завелись, что это затмило первые минуты следующего фильма, в голове строились реплики для продолжения спора. Сам по себе этот эффект — тоже заслуга сценария, совершенного в своей нейтральности и правдивости.

Девятилетняя Бенни на вид обычная девочка, которая хочет играть со сверстниками и обниматься с родителями. Но мать отдала её социальным службам, которые безуспешно перебирают десятки приютов, чтобы найти девочке место. Потому что если её неосторожно стриггерить, она начинает разрушать всё вокруг, включая людей. Союзников у неё только два: фрау Бафане, не теряющая надежды, и Миша, проводник до школы, который пытается помочь девочке методами помощи подросткам — но быстро понимает, что привязываться опасно.

Вспоминаю фильм, который посмотрел четыре дня назад, и сердце разрывается как тогда. Дети в кино — опасная тема, я был готов выйти из зала через десять минут. Повезло, что Нора Фингшайдт достаточно чуткая, чтобы пройти по грани между ужасом и сахаром. Этим фильм напомнил «Проект Флорида», где взгляд со стороны просто невозможен. Здесь постоянно с кем-то себя ассоциируешь: то с девочкой, то с окружающими взрослыми, и всегда чувствуешь боль сквозь надежду. Типичное европейское кино: жизнь тяжела, но каждодневный труд делает её светлее.

Можно понять Мишу, теряющего профессиональную дистанцию. Можно понять приёмную мать Сильвию, принявшую Бенни и затем поплатившуюся. Несложно сопереживать владельцам временного приёмника, куда всё время возвращается девочка. И умирать внутри вместе с фрау Бафане после того, как от неё — точь в точь как Бенни — сбегает мама девочки. И лелеять надежду вместе с Мишей даже после того, как он вызволил у девочки своего новорождённого ребёнка, потому что не бывает такого, чтобы тебя не любили. И странно не сопереживать, не понимать Бенни, не верить, что она не понимает всего, что с ней происходит, что она — это проблема. Мы не знаем, чем всё закончилось, но я вспоминаю финал, и слёзы наворачиваются на глаза. Это очень хорошая заявка от Германии на международный «оскар».

Мария Новикова летала в Чечню в 2002 году, где сняла репетиции детского ансамбля танца «Даймохк» под управлением Рамзана Ахматова. Они подружились, и встретившись с ним в наши дни, она поняла, что нужно делать фильм про ансамбль. Слишком многое изменилось за полтора десятилетия, после чеченской войны и пришествия к власти Кадырова. В новой обстановке танцоры уже не представляют регион перед другими странами — теперь они задаются вопросом, зачем они вообще танцуют.

Чечня — регион умолчаний. Марию просили много не упоминать. Например, хотя дома многих героев фильма бомбили, ни разу не упоминается, что война была с Россией. Кадыров существует где-то на периферии сюжета, хотя понятно, что без него в республике ничего не происходит. Все персонажи из хрущёвки в старых кадрах переехали в двухэтажный замок с белоснежными креслами, но какой ценой — молчат. Молчание Рамзана со сложным выражением на лице проходит через весь фильм и определяет отношение ко всему, что происходит. Всё сложно.

Бывшие танцоры выросли и ушли из танцев на другие работы. Им повезло: они занимаются тем, что нравится, что приносит деньги и не требует сделок с совестью. Современный «Даймохк» продолжает выступать — только это уже не репрезентация республики. Из ансамбля получилось какое-то царское увеселение, украшение лестниц во время прохода важных гостей и развлечение на бойцовском ринге между выступлениями. Дети танцуют за сеткой там, где только что люди месили друг друга в кровь, а напротив разлеглись у стола яств Кадыров с Хирургом. Мария не избежала соблазна комментировать за кадром, но такие картинки сильнее любых слов. Слова забылись, растерянных танцоров в камзолах в зале торжеств помню до сих пор.