История норвежского девятилетнего мальчика Турарина, которую он рассказывает за кадром. Ему достался необычный отец: вместо нормальной лошади завёл в маленьком арктическом городке верблюдов. Чтобы не только переводить на них морковку, но и получать пользу, верблюдов нужно приручить. Но в Норвегии по понятным причинам дрессировщиков нет, поэтому приходится ехать на поиски в Монголию. Подойдут ли методы воспитания верблюдов в стаде к одному любимому верблюду в европейской стране?

Супер-простой фильм, из тех, что очень просто описать. Вот сюжет, вот ттх, смотрите всей семьёй. Верблюд Бор — источник всех проблем в фильме, люди же всегда рады друг друга видеть и никогда не ссорятся. Неприятности и отрицательные чувства происходят за кадром. Только один раз проявилось что-то человеческое: когда монгол опустил руки из-за того, что гуманные методы не работают, а монгольские, кажется, калечат животное. Но не беда, его переводчик подбодрил классическим «соберись, тряпка», и всё снова стало хорошо.

От документального кино я жду настоящих людей и их настоящих эмоций. Которые, конечно, сложно поймать на камеру и правильно подать: в этом и есть работа документалиста. В «Верблюдах» режиссёр делал, скорее, детское кино, и играл по упрощённым правилам. Весёлая музыка, никакого негатива, мораль на последних кадрах. Детям отлично зайдёт (если сделают дубляж), а мне как-то приторно.

История парализованной девушки Тани, которая нашла способ самовыражения, и её героической бабушки Валентины, благодаря которой они вдвоём выживают в аккуратном деревенском домике.

Редкая белорусская документалка может обойтись без песен или стихов. «Поэтическая медитация», «поэзия, которая меняет реальность». Этот фильм — из немногих, в которых закадровые стихи оправданы: Андрей Кутило аккурано не показывает Таню до последних кадров, но она присутствует в фильме через своё творчество. Контраст между возможностями тела и силой воображения удивляет.

Рисунки Тани, её заметки, наброски, стихи живут в потрёпанных тетрадках в шкафу деревенского дома. Валентина раскладывает их по ковру, показывая на камеру. «И это всё?» — закрадывается мысль. Равновесие в этом ухоженном доме очень хрупкое и держится на одной 92-летней бабушке. Одно неудачное падение — и весь мир рухнет. Пропадёт всё живое, но пропадёт и наследние. Все эти тетрадки обречены истлеть под прогнившими досками заросших останков дома.

Что сделал Андрей — не дал этой истории сгинуть в безвестности. Теперь тысячи посетителей фестивалей знают, что есть такая деревня и есть такие люди. Есть Таня, которая оставила след в истории. И как же здорово, что у новых людей есть интернет (когда его не отключают белорусские власти)! Он даёт шанс не сгинуть, полагаясь на физические объекты, а тронуть своим творчеством настоящих людей, которые почувствуют, запомнят и передадут дальше. Как ни приукрашивай свою жизнь во внешних проявлениях, главное, что останется, — это ощущения других.

Андрей Бурденков фотографирует надгробия и записывает имена для своего сайта graves.by. Остальные проводят время или общаются с похороненными. Картинки с кладбищ.

Ожидаешь, что фильм о кладбищах будет тихим, как это обычно там, но «Эпитафия» оглушает. Все чавкают, топают, природа шумит как самолёт, машины хоть и за кустами, но грохочут, как будто едут по голове. Звук не то, чтобы неприятный, — он неуместный. Звукооператор нашёл микрофон-пушку и палит по надгробиям.

В кадр попадают красивые люди и картины: парень с особенностями развития и певучей речью в финале, или фотографии с надгробий и Андрей, фотографирующий рядом. Если бы только всё это оставалось на переднем плане, получилось бы созерцательное кино, где в лицах читалось бы что обычно читается на кладбище, а природа склонялась в почтении и всё вот это вот. Вместо этого в голову лезут мысли, как это снимали. Подглядывать за скорбящими людьми нормально в фильмах типа «Государственных похорон», но тут общение людей слишком интимно. Не отделаться от ощущения, что подглядываешь то, что не стоит. Что режиссёр наверняка не спросил разрешения и просто глумится, фокусируя кадр на водке.

От maps.me до отправки голосового сообщения: авторка записывает свои мысли про границы кадра, кино, своего города и времени. Некоторые слова как будто повторяет эхо, подчёркивая или переворачивая смысл. На экране — мосты, деревья, дома, рельсы.

Я ожидал увидеть метафорические границы, представленные реальными. Мало ли можно представить границ вокруг себя? В прошлом году я даже собирался сделать доклад на State of the Map про границы в сообществе. Вместо этого я вижу фильм про то, что границ не существует. Юлия не пропадает из фильма, уйдя из кадра; чересполосица современных кадров и роликов её отца как будто стирает границу во времени. Города меняются незаметно: где снято — в Минске, в Москве, в Бресте? Непонятно, все города на одно лицо, как будто нет границ между странами и границ между городами как местами проживания. Не нужно жить на улице Строителей, чтобы испытать дежа-вю в другом городе, если смотреть вокруг достаточно внимательно.

Единственное неудобство этого фильма — что это, скорее, эссе, размышление. Он начинается, как заканчивается, в нём нет ни героев, ни сюжета, только наблюдения и закадровый голос. Фильм транслирует интересные мысли, но смотреть его лучше с утра. Хочется, чтобы был какой-то вывод, но фильмы Юлии — они не про выводы, а про процесс.

Чуть к востоку от Таллина, в Маарду, живёт огромная славянская диаспора. Фильм показывает два дня «Сорочинской ярмарки», собирающей тысячи гостей и развлекающей современным Гоголем, танцами и конкурсом красоты.

Контекст этого фильма и ярмарки прекрасен: в десяти километрах от столицы есть огромная диаспора русских и украинцев, которые 18 лет проводят крупный фестиваль, а эстонцы о нём ни сном ни духом. То, что за весь час фильма не слышно ни слова на эстонском, очень удивляет. Вернее, удивляет эстонская чистота и эстонская реклама на эстонских автобусах, потому что не будь этого, — это была бы типичная провинциальная ярмарка в стране бывшего СССР.

На ярмарке творится лютый кринж, который знакомый и родной: продавцы впаривают неподходящий товар, ряженый ведущий со сцены восхваляет мэра и советует голосовать за него на следующих выборах, дети исполняют современные танцы с сексуальными элементами (сразу напомнило фильм «Cuties»), а в жюри конкурса красоты — четыре крепких мужика, которые в начале выходят и занимают офисные стульчики на сцене. Сюр и быт.

Конкурс красоты, как всегда, олицетворяет худшее в репрезентации женщин. Как он умудрился выжить в достаточно прогрессивной Эстонии? Девушки рассказывают почти одну и ту же историю: не планировала участвовать, но ко мне подошла Антонина Романовна и сказала, что есть шанс победить. Ну и потом она нас отлично тренировала: как ходить, как выглядеть. Антонина там заправляет всем и понятно, что если бы не она, конкурс бы схлопнулся в один момент. Это лишь часть ярмарочного скоморошества, и довольно стыдная со всех сторон.

Снято классно: чёрно-белая палитра не даёт погрузиться в атмосферу, мы всё время как будто со стороны. Несколько частей фильма происходят в одно и то же время: то мы смотрим на ведущего, то слышим его на фоне. Конкурсу красоты посвящена почти половина: от подготовки в каком-то местном доме культуры до выхода на сцену и оглашения результатов. Интервью в камеру с участницами внезапно добавляют сопереживания и делают фильм чуть реальнее.

Сделать из этого драму и фарс легко: показать всех крупным планом, раскрыть, из чего готовят сосиски. «Налить и отойти». Владимир Логинов пытается играть в Лозницу: посмотрите, мол, для всех это нормально, но ведь ужас-ужас же? Увы, не получается: чувствуется, что он слишком близок к этой культуре, не наблюдает её со стороны, а сам является её частью. Как и огранизаторам ярмарки, ему хочется добавить красок: вот пьяный падает на стенд, а вот какие смешные танцы. Канделябр, смотрите, канделябр! Вместо антропологической картины про жизнь села получается «деревня дураков». Это довольно страшно, если забыть, что все вокруг такие же.

К родителям без ордера заявляется милиция: их сын, кажется, дезертировал из Восточной Украины. Найти его оказывается несложно, куда сложнее — спасти от тюрьмы.

Фильм очень короткий, но с плотным сюжетом. Ощущается не как самостоятельное произведение, а как часть сериала: пишу это — и в голове выстраиваются предыдущие и следующие серии. Событий не хватает, всё очень просто: вот сын Сергей находит девушку убитого друга, вот он прячется и бежит любых решений. В их семье чудовищная мискоммуникация: отец, Николай, пытается говорить с женой и сыном, но те бегут любых разговоров. Единственным способом общения остаётся дело, и Николай берёт и молча исправляет всё.

Главное противостояние картины — между официальным (закон и обязанности военного времени) и правильным по-человечески. Правильно, когда о смерти близкого узнают не из списков, а лично. Правильно, когда проявление сочувствия не наказывается. Когда не делают плохого, чтобы показать пример, потому что времена требуют. Правильно, соблюдая закон, обеспечить себе тюрьму, но спасти сына. Это странный выбор, но едва ли сейчас есть страны в Восточной Европе, где может быть выбор нормальный.

Сцены из деревни рядом с чернобыльской зоной. Красивые закаты и восходы, вода течёт, деревья шумят. Семья из матери и трёх дочек ведёт традиционную деревенскую жизнь: кормят гусей, доят коров, заготавливают сено, догоняют порося. Ездят в школу на автобусе, красятся перед выпускным.

Только три титра в конце напоминают, что Чернобыль близко: воздух заражён, вода заражена, еда опасна. Они переворачивают отношение к героям и событиям фильма, как в фильме «Дебют». Они смотрят квартиру, в которую их переселят, и оценивают, влезет ли туда корова, но вопрос вообще не в этом. Граница зоны проложена как удобнее, а не где безопаснее, и в ней гораздо больше людей, чем следует.

С удивлением ещё в первые минуты понял, что это первый фильм «Летописей», который мне нравится безо всяких но. Идеальные кадры, отличный монтаж и звук. Дарья Юркевич не выдавливает из персонажей сюжет, как другие, а просто даёт им быть. Без подмигивания в кадр документалка начинает дышать, все длинные планы обретают ритм. Фильм смотреть просто приятно.

Дарья понимает ограничения формата и мастерски их обходит. Слишком мало времени, чтобы найти сюжет или хорошо записать диалог? Так незачем синхронизировать: пусть отдельно картинка, отдельно речь. Это вообще не бросается в глаза. Персонажи не привыкли к камере — планы сбоку или со спины их не тревожат. Можно повесить микрофон, но не ставить камеру, и за неделю на час времени набежит интересных диалогов. От местности вообще не нужно ничего требовать: достаточно смотреть и дать ей раскрыться в кадре.

Беспокоило только то, что сцены не складывались в сюжет. Как будто некоторые ограничения не обойти. Но титры в конце (и один разговор в середине) всё связали воедино, да ещё и сделав фильм чем-то большим: это не только про зону отчуждения. Это про то, что деревня — это тяжёлый ежедневный труд, и любые проблемы с ней решить легко: увеличить количество домов с пустыми окнами, перевезя всех в город. Но это, конечно, странное решение.

Василь — поэт и музыкант, который может написать песню про что угодно: от деревни до нефтепровода. Много лет назад в его голове подкрутил шестерёнки призрак Пушкина, с тех пор он не может остановиться и не творить. Его знают все в его деревне и в округе: он помогает старушкам выступать, играет на аккордеоне на мероприятиях и в домах, ездит на рыбалку с соседом. Но главные его взаимоотношения — с природой: кажется, именно в ней источник его вдохновения.

Сценарий фильма как будто написан Василем: «а сними-ка как я мимо трактора с гармонью прохожу». Несомненно, у Ольги, режиссёрки, было мало времени и средств, а хорошее документальное кино требует и того, и другого. Получилась зарисовка из жизни: вот он сочиняет песню, вот он в гостях, вот сосед зовёт его на рыбалку, вот он в костюме на каком-то празднике. Понятно, чем он занимается, но то, какой он, какие его взаимоотношения с людьми, — приходится выцеплять из деталей, которые фильм как будто прячет. Вопреки главным принципам кино, нам не показывают, а проговаривают. То, что к камере никто в деревне не успел привыкнуть, тоже не играет фильму на руку.

Ударно начали — с хуева леса — и ударно закончили метафорическим засеванием поля. В рамках документального фестиваля посмотрел альманах древних белорусских обрядов: от боронения воды и измерения травы буханкой хлеба до выборов пары из мальчиков и девочек и похорон члена на верёвочке.

Нельзя не упомянуть традиционное для «Летописей» низкое качество постпродакшена. Но, во-первых, не было назойливой музыки, а во-вторых, технические недостатки отлично компенсировались постановочными решениями. Чего только стоит полутораминутное жевание хлеба! Сцена, достойная «Солнцестояния», которое постоянно вспомниналось при просмотре. Совокупление так вообще почти дословно цитирует тот фильм.

Понравилось большое количество филлеров с природой: никто никуда не спешит, обряды требуют времени. Сцены с обнажёнными телами можно было вырезать без ущерба для сюжета и показывать фильм школьникам. Хотя школьники его и так раскопают, конечно. Чего не хватило, так это документальности. Например, исследования, блюдёт ли кто эти странные и очень мудрёные обряды до сих пор.

Православный видеоблогер Семён с женой и детьми пытается вести хозяйство на хуторе. Но жить в вакууме не получается: от соседей приходят штрафы, приходится ходить в суд, при этом рубить дрова и пасти коз. В порыве праведности Семён начинает голодовку. Но что-то всё тяжело...

В это же время Андрей Кутило снимет «Стриптиз и войну», и эти два фильма очень похожи. Такое же насмешливое отношение к главным персонажам: вот они ведут свои маленькие войны, выступают перед публикой, ведут хозяйство. Но стоит отойти в сторону, посмотреть на жизнь не с их точки зрения, а со стороны, — и серьёзность рассыпается. Кто-то наряжается и танцует, а «царь горы» лежит на печи, пока его жена Ира рубит дрова и готовит обед.

Опыт чувствуется в съёмках: оператор как лист на ветру, не ставит идеальные планы, но ухватывает все выражения лиц и передаёт напряжение в подкидывании монетки и соблазн жареной картошки с мясом. Фильм как будто менее отточенный, нежели «СиВ», но это и понятно: едва ли его так же обрабатывали несколько лет.