Пожилых людей в октябре вывозят из своих деревянных домов в Вязынь, в дом совместного проживания: тоже деревянный, но с двумя печками и общим диваном, на котором можно вспомнить прошлое и заново познакомиться с людьми, с которыми пересекались полвека назад. За окном метёт, телевизор надрывается, но на лицах скорее прошлое, чем настоящее. Сеанс коллективного переживания заканчивается с приходом весны, и память о нём исчезает как снег.

Фильм цепляет с первой минуты: длинные планы, обрезанные идеально, за секунду до того, как их станет слишком много; кадры что картины. Всё на экране выпуклое, рельефное, в каждом кадре есть глубина. Восемьдесят, девяносто лет истории проявляются в мелочах: как выцвел деревянный дом, как вставлено стекло в рамы, как испещрены морщинами руки, в ткани платков и выборе слов. В отличие от многих фильмов про пожилых, здесь они не лишние люди, напротив — молодые выглядят преходящими.

Отдельно восхищаюсь работой со звуком. Панорама в уличных сценах обволакивает: где-то сзади лают собаки, сверху щебечут птицы, насквозь продувает ветер. С таким ASMR никакой музыки не нужно. От голосов нет ощущения, что их вытягивали: не услышали фразы — ну и ладно. Очень помогали субтитры, потому что их вариант белорусского было сложно понять. Звук, кадр, идеальный монтаж, не пытающаяся что-то доказать режиссёрка — всё в этом фильме хорошо.

Не хватило, пожалуй, какого-то контрапункта, который бы подчеркнул основной сюжет. Или полутора часов было многовато для домашнего просмотра: час был бы идеален. Но тогда пострадал бы монтаж. Не знаю. Не лучший в мире фильм, но достаточно хороший, чтобы порадоваться просмотру.

Несколько дней из жизни скорой Светлогорска, одного из самых проблемных и экологически неблагополучных городков Беларуси. Время врачей измеряется в стариках, укушенных змеями, в мужчинах со следами уколов и алкоголя. На этом фоне они остаются людьми: напевают песни, ремонтируют машины, раздражаются от звонков по пустякам.

Больше зарисовка для телевизора, чем полноценный фильм. Чудесная фактура, хорошие идея и сценарий — но как будто не хватило опыта и денег сделать достойно. Повторяющая музыка быстро начинает отвлекать от сюжета. В котором, правда, ни одна линия не доходит до конца: спасли там кого, не спасли? Что врачи делают, когда возвращаются домой? Сто вызовов в день — это нормально, или Светлогорск — это аномалия? Больше вопросов, чем ответов. А вопросы появляются не от недосказанности. А от недостатка эмоций. Сильные чувства в фильма заменили на обсуждение слова «блядь» и умирающих старушек в кадре.

Этим фильм напомнил «Обход» тех же «Летописей»: гордыня вместо того, чтобы покориться жизни и задокументировать её.

Тренер Олег готовит игроков интуитивного мини-футбола к первенству Беларуси. От обычного этот футбол отличается повязками на глаза: слепые и слабовидящие люди в одинаковых условиях гоняют шелестящий мяч. Вратари и другие игроки постоянно говорят, чтобы создавать звуковую картину поля. Дома же Олег точно такими же интонациями пытается руководить своими собачками, но получается не очень.

Документалки показывают часть жизни, обычно от нас скрытую. Здесь — совершенно буквально: слабовидящие люди проводят дни в квартирах и в стенах какого-то производства, а потом тренируются в закрытых залах, где зрителям нет места. Интересно было узнать, как в отсутствие зрения игроки локализуют себя на футбольном поле. Но вся инициатива воспринимается то ли как «они аппроприировали наш вид спорта», то ли как попытку выучиться мейнстримовой игре, где игроки обычно полагаются на зрение, чтобы доказать, что они тоже нормальные. И это очень странно: как если бы я на корточках бегал за палкой, чтобы доказать собакам, что я такой же как они. Можно же придумать интересные, даже зрелищные виды спорта, где отсутствие зрения будет не помехой, а преимуществом. То, что таковых нет, а параолимпийские спортсмены сражаются в классических видах спорта с минимально адаптированным инвентарём, говорит что-то не очень хорошее про инклюзивность нашего (в широком смысле) общества.

Сам фильм слишком ровный: никаких эмоций, типичный slice of life без драмы. Не хватило непроизводственной сквозной линии, возможно, какого-то второго дна. Режиссёрка как будто взаимодействовала только с Олегом: все слабовидящие люди показаны слишком отстранённо, как инопланетяне. Особенно это заметно в эпизоде в мединституте (пропустил, где это конкретно, но там студенты и все в белых халатах): человек, бывший спортсмен, после потери зрения нашёл способ продолжить спортивную карьеру, на грани получения КМС, жена и ребёнок. Люди вокруг смотрят с интересом: «а как он не спотыкается?». Даже Олег — понятно, что обстановка обязывает, но всё-таки, — руководит: стой здесь, расскажи о себе, поаплодируем человеку. Слабовидящие привыкают быть ведомыми в пространстве и это как будто переносится на все остальные аспекты: они становятся слабоинициативными и малоговорящими. Мне хочется понять, что они чувствуют, но фильм слишком держится тренера, чтобы подойти к его ученикам хоть на шаг.

Недавно я ездил в Брюссель. И, как обычно, стоял в лучшем магазине комиксов, Brusel, перед шкафами с англоязычными изданиями. Два шкафа, под завязку заполненные DC, Marvel, Image, Fantagraphics, D&Q и прочими комиксами. Американскими. Я стою в Брюсселе, хочу европейских комиксов, и всё, что мне предлагают — одна жалкая полочка в дальнем углу. Половину которой занимают сиквелы Брехта Эвенса. Ну блин.

Я ужасно устал от американской культуры. Марвел и какие-нибудь чудовищные инди без лейбла у них слишком похожи. Везде персонажи — герои собственной истории. Это бьёт в глаза в супергеройских комиксах, по понятным причинам. Но даже когда автор пытается это обойти, когда у его/её персонажа всё плохо в жизни, всё равно. Вот эта подспудная мысль, что трудись и добьёшься, что всё не зря, что как бы ты ни пал(а), всё равно ты единственный(ая), уникальная снежинка, твоя история важна.

Поэтому я тупо смотрел на сотни американских комиксов и не смог ничего выбрать, кроме продолжения одной из серий, которые никак не закончатся. Поэтому когда я шёл на 1917, я уже понимал, чем всё закончится. Двое парней выходят из лагеря А в лагерь Б, чтобы передать тамошнему генералу сообщение и остановить наступление. И конечно, это означает, что как минимум один из них доберётся до того лагеря, генерал непременно окажется каким-нибудь Кеннетом Браной или другим супер-известным актёром, наступление отзовут, все сюжетные линии закроют.

Конечно же это будет технически безупречно: я вообще не понимаю, как это можно было снять, насколько гигантскими были декорации. Как можно снять такой фильм одновременно в Англии и в Шотландии, где склейка, соединяющая страны? Оскар за звуковые эффекты не зря: конечно же ты вслушиваешься в каждый шорох, и перегори в проекторе лампа, фильм немного потеряет в напряжённости и жизнеутверждающести. Под музыку Томаса Ньюмана так нормально разевать рот на величественной сцене на кладбище Экуста.

Но чёрт возьми, эпичная музыка для эпичной истории. «Альфреду Мендесу, который рассказывал нам истории» посвящён фильм, и, наверное, сценарий составлен из обрывков таких историй. Как он вышел из окопов на сложное задание, а тут колючая проволока и трупы, какие-то местные дома, и всё оказалось сложно, и немцы такие пщщщ, и бабах, а тут как танк из-за угла — ну, убили меня, конечно. Годы наделяют события нарративом: всё было не зря, из А вытекало Б, подумать только, как сложилось.

«Антивоенных фильмов не существует», — писал Трюффо, и Мендес, наверное, снова хотел опровергнуть этот тезис, водя камерой между раздутых трупов и грязных трупов и обожжённых трупов. Но это как опровергать гравитацию: само наличие сюжета даёт войне смысл. Когда сюжет как будто написан учителем сценарного мастерства, с тремя актами, прологом и эпилогом, а фильм снят талантливыми оператором и режиссёром, война оказывается поверяемой умом и в то же время полной гармонии. Одной открывающей сценой «ДжоДжо» Тайка Вайтити пересказал весь «1917», пусть даже это и разные войны. Война-то никогда не меняется.

На войне нет героев, потому что каждый выбор любого человека ведёт к провалу. «Конец всегда один: до последнего солдата». Мне кажется, американцы просто неспособны снять кино про войну, чтобы на этой войне не хотелось оказаться. Поэтому я закрываю глаза на шкафы с американской культурой и пытаюсь найти европейскую или азиатскую. От людей, чьи города бомбили. Которые понимают, что никто из нас не герой никакой истории. Что смысла нет. Что война — это боль и смерть, и ничего больше. Да, у нас есть хорошие европейские фильмы про войну. Я не смотрел ни одного из них, потому что это невозможно.

Эфраим и Томас плывут сквозь туман к маяку: на ближайший месяц они им заведуют. Томас по старшинству берёт на себя лампу, к ярости Эфраима, а последнему достаётся вся чёрная работа: доставка угля, смазка, починка, уборка. Они кое-как проводят месяц, но время на маяке движется непредсказуемо.

«Слова вдохновил роман Мелвилля» — пишут в титрах, и это прямо приговор всем, кто не читал «Моби Дика», вроде меня. Как и Ахав, он потерял ногу, он вычурно выражается на морском наречии, он правит маяком как кораблём, предвидя погоду и следуя приметам. Эфраим не моряк, поэтому для него всё это какая-то чепуха. А для метафорического маяка стоило бы нанять человека с моря.

Эггерс будто Сорокин от кино восстанавливает музыку морских романов девятнадцатых веков, оформляя их в чёрно-белый квадрат того же периода. Это получается наголову лучше, чем в «Артисте»: не в последнюю очередь потому, что оператор чувствует все особенности съёмки в таком формате. В фокусе всегда два человека, пейзаж же вместо украшения кадра, как в современном кино, теряет реальность и становится метафорой. В этих условиях самой сильной сценой становится противостояние Томаса и Эфраима на башне, напоминающую картину Саши Шнайдера — и, транзитивно, о «Доме, который построил Джек».

Повествование настолько «плывёт», что история превращается в притчу. В ней два рассказчика, и оба ненадёжны. Русалки и предзнаменования выглядят реально, но мы знаем — и фильм знает — что они лишь манифестация внутренних конфликтов персонажей. Оттого возникает искушение расшифровать фильм, понять, что хотел сказать автор. Главное — вовремя это заметить и прекратить. Прежде, чем выведешь ответ «ничего». Как и современный Сорокин, Эггерс погружается в имитацию и мастерски оборачивает ею это самое «ничего» — но так густо, что когда добираешься до начинки, уже нормально.

Серёже звонит курьер: несут посылку, пробудут час. Все трое заходят, садятся и ждут положенный час, скрашивая ожидание песнями и демонстрацией предметов первой необходимости. Правила есть правила, да и что с хорошим человеком не посидеть? Даже если он такой нервный.

Ничего не зная о сюжете, я ожидал продолжения «Человека из Подольска»: слегка поверхностного, лобового, но увлекательного зрелища. Тем более, что иногда их играют вместе. Завязки похожи: совершенно обычная ситуация, обычный диалог, в котором одна фраза вывернута метафорой наружу. И из неё сыпется сюрреализм, приправленный агрессивной заботой о случайном человеке, отгородившемся от мира.

Увы, этот спектакль разочаровал — до того, что всю вторую половину я сидел с воображаемой рукой на лице. Все невыносимо переигрывают, изрекая банальности. Серёжа устаёт бояться курьеров через час, но сценарий его не отпускает. Курьеры устают развлекать Серёжу, но сценарий подкидывает им одну тупую игру за другой — что твой тамада. Финал, как и в прошлый раз, автору не удался, и Богославскому приходится его переизобретать.

Проблема исключительно в исходном материале. Понятно, что хотел сказать автор: вот есть люди, которые технически продвинутые, которым ничего не стоит сделать офигенное приложение или пройти айкью-тест. Но эмоциональный интеллект на нуле: они боятся незнакомых и не знают базовых правил мира. Суть открывается с появлением жены Маши, которая полная противоположность Сергея: ведьмически мудрая, пусть и без оплачиваемых знаний. Быстро понимает, что курьеры безобидны (что залу видно с первых минут), зато видит, чего нужно бояться на самом деле.

В вопросе посылки Серёжа не тупой — просто неначитанный. Нил Гейман хорошо вбил в голову, что подарки от магических существ принимать нельзя. Практически в каждом его комиксе возникает та же ситуация, что в этом спектакле: вот непонятное, но влекущее нечто, сделанное специально для тебя. Но развернёшь — и будешь расхлёбывать последствия всю свою жизнь. Не думаю, что я сам пройду такой тест, но одного напоминания от жены мне хватило бы. А что Сергей не слушает жену — это проблема почище всей этой катавасии с курьерами.

Разочарование после пьесы вызывает внутренний вопрос: «и это всё?» Из одного противопоставления делать пьесу — это нужно быть реально мастером. Дмитрий Данилов не мастер театра. «Человек из Подольска» был аномалией, удачей новичка. В момент, когда понимаешь, что происходит, спектакль резко перестаёт быть увлекательным: остаётся досиживать, понимая, что ничего нового или неожиданного уже не увидишь.

Можно откопать более глубокий слой: это спектакль про аутизм. Как видит мир человек с аутизмом — много людей, которые зачем-то наседают, кричат, требуют непонятного. Правила мира загадочны, хочется структуры, понятности: «открыл дверь, расписался, забрал посылку» — повторяет Сергей, пытаясь образумить окружающий мир. Он не тупой, а в панике от того, что незнакомые люди вошли и порушили его рутину, на которой держалось его спокойствие. Приходит Маша и успокаивает ситуацию, проговаривая Сергею правила и оберегая его от сложности человеческих взаимоотношений.

Эта теория могла бы сделать спектакль глубже, если бы не побочные эффекты. Потому что получается, что автор всю дорогу шеймит людей с аутизмом: мол, вы просто тупые, общаться с вами бессмысленно и скучно, но хоть деньги в дом приносите. Из череды сцен, где Сергей просто не проявляет эмоциональный интеллект, спектакль превращается в непрерывное насилие, где не Сергей не может понять, а все остальные не могут понять ситуацию и измываются над персонажем. Не оправдывают свои айкью сто сорок. Смотреть целый час на насилие сложнее, чем на просто скучное растягивание одной мысли.

Дмитрий Богославский вытягивает спектакль, как может. Хитрым дизайном сцены и атмосферной музыкой, вскрывающей изнанку происходящего: будто слышишь всю статику между проводов, интерференцию с «Подольском». Ковёр из десятка ковров транслирует среднестатистическую квартиру. Симметричная сцена не только объединяет две трибуны зрителей, давая им идентичный обзор, но и помогает искривить пространство, подстраиваясь под реальность эпизода. Курьеры будто весь час собирают из своих кубических сумок какой-то пазл — пока приход Маши не показывает, что единственный способ его сложить — это убрать их. Чрезмерная экспрессивность актёров нервирует не только Серёжу, но и всех зрителей. Но без неё было бы совсем непонятно, зачем тут сидеть.

После просмотра у меня чувство, что я не приобрёл, а потерял: воспоминания о «Человеке из Подольска» под воздействием этого спектакля начали слегка расползаться по швам. Это были худшие полтора часа, что я провёл в ок16. Один плюс — как и с марвеловской «Войной бесконечности», я рад, что гештальт закрыт и можно больше не смотреть постановки Данилова.

Время от времени кошки проводят бал, который одновременно песенный конкурс. Через песни они выясняют, кто из кошек вознесётся в слой Хевисайда и переродится, получив дополнительную жизнь. В итоге побеждает единственная кошка, у которой всё плохо.

Главное недоумение от этого фильма — как можно было в него поверить. Кто решил, что экранизировать «Кошек» стоит ста миллионов долларов. В отличие от «Отверженных», прошлого фильма Тома Хупера, или от «Призрака оперы», прошлого экранизированного мюзикла ЭЛВ, в мюзикле «Кошки» буквально нет сюжета. Это постановка сборника детских стихотворений в исполнении наряженных под кошек танцоров. Его немного стыдно смотреть после тридцати. Как вообще продюсеры фильма представляли вменяемый перенос танцующих кошек на экран — как новый «Король лев»? Как тот же самый мюзикл, но на фоне цифровых пейзажей? То есть, какой вариант вообще мог бы считаться минимально вменяемым?

Нет, вменяемых вариантов фильма нет. Актёры в костюмах кошек не выглядят чудовищно: проблема буквально со всем остальным. Фильм настолько обильно полит CGI, что персонажи совершают какие-то неестественные движения, у них напрочь отсутствует сцепление с любыми поверхностями, как в старых 3D-играх, масштабы плавают в разных сценах: то они размером с мышей, то размером с человеческих детей. Цифровые задники вызывают боль. Ладно ночной мир кошек, где все надписи заменили на кошачьи шутейки. Но песня Скимблшенкса, кота-проводника, на фоне нуарной грузовой линии — это как? Бастофер Джонс (Джеймс Корден настолько великолепен, что занял пол-трейлера) внезапно гуляет не по клубам, а по мусорным бакам с объедками. Гас, вспоминая свою главную роль, просто вспоминает: понятно, что Иан Маккеллен одними глазами может передать зверя из ада, но эти моменты в мюзикле впечатляли побольше.

Поняв, что хорошим этот фильм не мог быть, перейдём к тому, что получилось хорошо (или не смогли испортить). Прежде всего, появился сюжет! Кошки время от времени объясняют, зачем они собрались и зачем они поют. Макавити теперь злодей, а не тень на стене — его помощник Граултайгер радует первой новой песней мюзикла. Дети, которых в обилии привели на фильм, не сидят в недоумении — наверное. Всё равно сложно представить, как реагируют те, у кого это первая встреча с «Кошками», кто не вырос на этом мюзикле. Кого заманили громкие фамилии на постере: Джуди Денч, Иан Маккеллен, Тейлор Свифт, Джеймс Корден, Рей Уинстон. Впору шутить про ипотеку.

Бессловесный в мюзикле персонаж новой кошечки стал главным и получил имя — Виктория — и собственную песню, Beautiful Ghosts. Немного странную, как и все свежие работы ЭЛВ: она суть обесценивающий ответ на Memory, типа «тебе, конечно, плохо, но зато у тебя есть красивые воспоминания, не то, что у меня, несчастной кошки со стороны». Но песня красивая — настолько, что в титрах её же исполняет Тейлор Свифт, что по эффекту сравнимо с исполнением Into the Unknown фронтменом Panic! at the Disco. Исходная версия от такого исполнения немедленно забывается. Но Тейлор — это персонаж фильма. Поэтому тоже странно: она как будто затирает Франческу Хейворд, отбирая у неё единственную песню и, по сути, персонажа. Хорошая песня, но странная этическая ситуация.

Музыка как будто вся переиграна на простом синтезаторе: конечно, и в восьмидесятых годах синтезатора там было полно, но фильм его слишком выпячивает. От такого музыка звучит дёшево. Исключение — песни, переписанные в джазовом ключе. Например, песня Мангоджерри и Рамплтизера больше не крикливая, но более спокойная, и от того её приятно слушать и приятно посмотреть. «Old Deutoronomy» сохранила своё величие: как и в мюзикле, подпевал каждому куплету. Хотел подпевать и «Mr Mistoffelees», кабы не постоянные неудачные заходы, из-за чего весь ритм песни и действия поломался.

Танцы похвалить невозможно. А они, на минуточку, главное, что было в «Кошках». Этот мюзикл для балета сделал то, что для оперы ранее сделал «Призрак оперы», а для рока — «Битлз». У него безупречная хореография, он завораживал балетными движениями в рок-обработке. В фильме же ничего нет. CGI нивелирует усилия актёров, да они особо и не стараются. Кроме Виктории. Короче, ни музыка, ни танцы, ни сюжет в фильме не блещут.

Зачем же «Кошек» смотреть? Они достигают самого главного: напоминают о мюзикле. Я три года не смотрел его записи, и сегодня, наконец, появился легитимный повод вспомнить все песни и, главное, ощущение праздника. «Кошки» — это всегда праздник, в любой форме. Нет повода на нём не веселиться. Подпевать, смеяться и аплодировать. Корчиться от Addressing of Cats и качаться в ритм «Well of all things, can it be really». Радоваться за Мистера Мистоффелиса и пускать слезу на Memory. Фильм чудовищен, но мюзикл слишком хорош, чтобы его можно было испортить.

Я побывал на перфолекции Вилисова, и она ровна. Абсолютно то же самое, что полтора года назад: буквы на экране повторяют сюжет его книги. «Я — не эксперт, а теперь давайте пять минут перечислять мои заслуги и вот Лия Ахеджакова меня хвалит». Очень хорошо; те, у кого она первая, узнают много необычного. Ну а кто следит, порадуются экспериментам с AR. Наезжая на кино за ограниченность, Виктор показывает часовое кино со звуком, и зрители такие: о-о-о, размыкание рамок. Какой-нибудь 34маг руками журналиста с проходкой (сфоткал их список на входе, это чудесно) опишет вам, какой прогрессивный и дальновидный человек к нам приезжал и какие глубокие мысли показывал буквами на экране.

В общем, размыкание меня и вскрыло. Другой час лекции — это, натурально, Витя сидит за пультом, а говорят зрители со сцены. В этом нужно участвовать, потому что где вы ещё так поплачете от эмоций. Пятнадцать минут диалогов в начале были просто забавны: привет — привет, а зачем ты сюда пришла, а зачем ты. Задав начальную подвижность аудитории, ближе к концу экран приказывает: а поговорите теперь про белорусский театр. И начинается бал сатаны.

Начали с самоуничижения: мол, отстаём от мира, в театрах столетний шлак, никто ничего не возит. Так жалко их сразу стало, захотелось выйти на сцену и ответить, что не всё так плохо, что вон в соседнем зале кишки размазывают по столу, очень современненько. Успел спуститься, микрофон отнять не успел: после студентов театрального (которых, видимо, привели силой — они знать не знают про Вилисова) начали выходить их руководительницы и начинать обстоятельную, блин, дискуссию «а что такое современный театр вообще». Их было не остановить. У каждого будущего режиссёра появилось собственное мнение, они перекрикивали друг друга с мест, тётеньки отвешивали своё авторитетное мнение. Про вопрос все забыли, лишь соревновались в погружённости в тему. Витя робко комментировал из-за пульта, не в силах остановить монологи даже самых робких студентов.

По ходу ещё один студент пожаловался, что вот желание есть, а сцену не дают. Тут я вообще все слова проглотил. Блин, ну вы куда пришли, всё ж написано на экране. Современный, блин, белорусский театр. Я вообще не театрал и смотрю всего два попсовых спектакля в месяц. Но у меня есть что сказать.

В этом году самым современным спектаклем у меня был «Дракон» Шварца. Да, того мохнатого года. А все эти эксперименты с кишками Дивакова, ядерным взрывом в комнате, куклы эти, — так же технически современно, как оторвано от жизни, закрыто баррикадой мемов, лишь бы не чего. Современного театра в театральных помещениях нет. И виноваты в этом лично вы — те две трети зала, что друг друга знают, пинают меж рядов, взывают к преподавательнице и хихикают при виде какого-то известного театралам белорусского чувака, который говорит слова на экране. Потому что смотрите и ставите говно.

Зато современный театр есть в белорусском документальном кино. Вон, в «Чистом искусстве», например, которое только что прошло в кинотеатрах. Парень ставит холст на улице и начинает его красить, вызывая разные эмоции у прохожих. Я его смотрел натурально как запись спектакля, потому что как иначе. Таким должен быть театр. Или летом людей забесплатно собрали на задворках ок16, где актёры из грязи и палок собрали какой-то слабоактуальный спектакль про говно и наркоту. Это было чудовищно и я сбежал как только они закончили — но среди отстоя было видны ростки современного театра.

На улице сейчас 2019 год, кам он. Люди давно не выбирают развлечение по афишам в театральной кассе или по анонсам в журнале театр. У всех, особенно у студентов театрального, есть телефоны с инстаграмом и прочими тиктоками. Сцену им, блин, не дают. Зачем вам вообще какие-то институции? Весь город полон офигенных трёхмерных пространств, большую часть которых можно получить забесплатно. Я давно выбираю события по лентам фейсбука и телеграма, а не из афиш, и я уверен, что остальные тоже. До каждого человека можно достучаться напрямую, минуя всякие кассы. Находишь место, пишешь современный сценарий или тыришь у Кастелуччи, назначаешь время — го я создал.

Вместо этого в зале бал сатаны, все валидируют установки друг друга, а не связанные с театром зрители молча охреневают. Похер вообще что там Витя пишет на слайдах, зато мы все друзья, уважаем старших и любим посмеяться. И когда приглашают что-нибудь поставить тоже любим, только не приглашают, ну да ладно, у нас в институте своя сцена есть. Пытаясь собрать мысли, я словил жёсткий флэшбек — к послепремьерному обсуждению свежего дока белорусской студии «Летописи». Когда съёмочная группа точно так же развлекалась на сцене, запанибратски общаясь с половиной зрительного зала, где все оказались знакомы, и вообще забив на фильм и актёров. Работа не имеет значения, друзья важнее.

Порадовался, что у Вити ничего не меняется, но вышел знатно подгоревшим. Абсолютно ровная лекция, которая не вызывает никаких эмоций, вскрыла всё наше будущее белорусского театра руками его представителей. Всю эту конформность, иерархичность, зависимость от институций, неумение прямо ответить на вопрос. Хорошая постановка должна вызывать сильные эмоции во время или после, и в этом ключе перфолекция Вилисова просто офигенна. Жаль, обсудить не с кем: после спасиба все мгновенно разбежались, даже не посмотрев эпилог.

Школьник просыпается, заходит к другу, у которого учится правильно плеваться в окно, гуляет по городу один, затем с подругой. Немного обсуждает стенд-ап с друзьями на скамейке у дома, и выждав слишком много времени, чтобы это ничего не значило, идёт домой пыриться в экран компьютера и спать.

«Сегодня опять ничего не произошло». Story of my life — и круто, что Юлия переносит это ощущение на экран. Как никто другой: реакция на фильм «Драма» показала, что зрители не готовы мириться с тем, что большая часть жизни — ожидание хрен пойми чего, что драмы нет, кроме той, что мы изобретаем в голове. Лишаясь привычной опоры — трёхчастного сюжета — мы остаёмся один на один с собой. В кино приходится вкладывать свой смысл. Работать.

И новый фильм — самый зрительский из подобных. На экране всё время что-то происходит: мальчик идёт мимо строек, копается в телефоне, обменивается мыслями. Второй план — это непрерывный «Минск, я люблю тебя»: человек, проживший в городе хотя бы год, узнаёт почти всё. И съёмка наполнена такой любовью к этим знакомым пространствам, что прямо гордишься, что тут живёшь. Строительный забор или мост над железной дорогой уравнены в культурной значимости с комаровкой и октябрьской, так же как разговор вживую уравнен с перепиской во вконтакте. Последнее даёт фильму необычную правдивость: второй план превращается в первый, потягивание экрана для обновления переписки становится более важной деталью, чем появление ответа.

Как всегда, удивило, из какого отсутствия возможностей в Беларуси появляется новое кино. Тут, натурально, родители мальчика попросили сделать ему актёрское портфолио и оплатили съёмку. Есть актёр, есть камера, есть набор задач. Чем больше ограничений — тем интереснее с ними работать: как Юлия ответила после премьеры, были бы другие деньги или другой актёр, — был бы совсем другой фильм. Все решения принимаются на местах, переписывать сценарий и подбирать ресурсы нет ни времени, ни возможностей. Кажется, документалка про съёмку была бы так же интересна, как результат.

Мать и дочка пробираются через тёмный и туманный лес в сказочную деревню, где у них дом. В том лесу бродит страшный волк, а прямого пути не существует. Когда же они заходят в избушку, та тоже оказывается непростой: то странный путник постучится, то доски заходят ходуном от злого духа.

Ну я блин даже не знаю. Очевидно, что всё вокруг героев в этом фильме — метафоры. Волк не волк, лес не лес, мужчины не персонажи. Первая треть фильма с путешествием сквозь лес создаёт такую густую атмосферу сказки, что даже боязнь за героев пропадает — несмотря на то, что дочка несёт на себе сына и один раз даже забывает его среди сосен. А в сказке же от чего отвернулся — то пропало. Ощущение от того, что сюжет и персонажи развоплощаются и превращаются в идеи, необычно. Хочется больше подобного, и авторы стараются сохранять это ощущение и в других локациях.

Получается не очень: реальность сочится из дыр. «Постмодернизм не отражает современную реальность» — говорит мать словами сценариста Юрия Арабова. Каждая фраза маскирует реальность и переживания персонажей, слушать их похоже на аудиокнигу раннего Пелевина. Герои не только не говорят, что думают, они, кажется, даже не думают, что думают. Вместо этого их мир вывернут наизнанку, и мысленный волк совершенно в духе экранизаций Пелевина появляется на экране уродливым рендером.

Совершенно не укладывается в сюжет пролог со смертью в обратном порядке — зато финал даёт внутренне возликовать. «Да гори он всё огнём» — как тут принято, мыслями наружу думает дочка. К сожалению, в отличие от плёнки, жёсткие диски не горят, и как бы ни было жарко за окном, в вагоне — и в зале — морозно. Я ожидал фильм Германики, но тут как будто сценарий не даёт ей развернуться: амбиции сценариста (недо-линча и недо-пелевина) забивают самобытность режиссёрки.