Серёже звонит курьер: несут посылку, пробудут час. Все трое заходят, садятся и ждут положенный час, скрашивая ожидание песнями и демонстрацией предметов первой необходимости. Правила есть правила, да и что с хорошим человеком не посидеть? Даже если он такой нервный.

Ничего не зная о сюжете, я ожидал продолжения «Человека из Подольска»: слегка поверхностного, лобового, но увлекательного зрелища. Тем более, что иногда их играют вместе. Завязки похожи: совершенно обычная ситуация, обычный диалог, в котором одна фраза вывернута метафорой наружу. И из неё сыпется сюрреализм, приправленный агрессивной заботой о случайном человеке, отгородившемся от мира.

Увы, этот спектакль разочаровал — до того, что всю вторую половину я сидел с воображаемой рукой на лице. Все невыносимо переигрывают, изрекая банальности. Серёжа устаёт бояться курьеров через час, но сценарий его не отпускает. Курьеры устают развлекать Серёжу, но сценарий подкидывает им одну тупую игру за другой — что твой тамада. Финал, как и в прошлый раз, автору не удался, и Богославскому приходится его переизобретать.

Проблема исключительно в исходном материале. Понятно, что хотел сказать автор: вот есть люди, которые технически продвинутые, которым ничего не стоит сделать офигенное приложение или пройти айкью-тест. Но эмоциональный интеллект на нуле: они боятся незнакомых и не знают базовых правил мира. Суть открывается с появлением жены Маши, которая полная противоположность Сергея: ведьмически мудрая, пусть и без оплачиваемых знаний. Быстро понимает, что курьеры безобидны (что залу видно с первых минут), зато видит, чего нужно бояться на самом деле.

В вопросе посылки Серёжа не тупой — просто неначитанный. Нил Гейман хорошо вбил в голову, что подарки от магических существ принимать нельзя. Практически в каждом его комиксе возникает та же ситуация, что в этом спектакле: вот непонятное, но влекущее нечто, сделанное специально для тебя. Но развернёшь — и будешь расхлёбывать последствия всю свою жизнь. Не думаю, что я сам пройду такой тест, но одного напоминания от жены мне хватило бы. А что Сергей не слушает жену — это проблема почище всей этой катавасии с курьерами.

Разочарование после пьесы вызывает внутренний вопрос: «и это всё?» Из одного противопоставления делать пьесу — это нужно быть реально мастером. Дмитрий Данилов не мастер театра. «Человек из Подольска» был аномалией, удачей новичка. В момент, когда понимаешь, что происходит, спектакль резко перестаёт быть увлекательным: остаётся досиживать, понимая, что ничего нового или неожиданного уже не увидишь.

Можно откопать более глубокий слой: это спектакль про аутизм. Как видит мир человек с аутизмом — много людей, которые зачем-то наседают, кричат, требуют непонятного. Правила мира загадочны, хочется структуры, понятности: «открыл дверь, расписался, забрал посылку» — повторяет Сергей, пытаясь образумить окружающий мир. Он не тупой, а в панике от того, что незнакомые люди вошли и порушили его рутину, на которой держалось его спокойствие. Приходит Маша и успокаивает ситуацию, проговаривая Сергею правила и оберегая его от сложности человеческих взаимоотношений.

Эта теория могла бы сделать спектакль глубже, если бы не побочные эффекты. Потому что получается, что автор всю дорогу шеймит людей с аутизмом: мол, вы просто тупые, общаться с вами бессмысленно и скучно, но хоть деньги в дом приносите. Из череды сцен, где Сергей просто не проявляет эмоциональный интеллект, спектакль превращается в непрерывное насилие, где не Сергей не может понять, а все остальные не могут понять ситуацию и измываются над персонажем. Не оправдывают свои айкью сто сорок. Смотреть целый час на насилие сложнее, чем на просто скучное растягивание одной мысли.

Дмитрий Богославский вытягивает спектакль, как может. Хитрым дизайном сцены и атмосферной музыкой, вскрывающей изнанку происходящего: будто слышишь всю статику между проводов, интерференцию с «Подольском». Ковёр из десятка ковров транслирует среднестатистическую квартиру. Симметричная сцена не только объединяет две трибуны зрителей, давая им идентичный обзор, но и помогает искривить пространство, подстраиваясь под реальность эпизода. Курьеры будто весь час собирают из своих кубических сумок какой-то пазл — пока приход Маши не показывает, что единственный способ его сложить — это убрать их. Чрезмерная экспрессивность актёров нервирует не только Серёжу, но и всех зрителей. Но без неё было бы совсем непонятно, зачем тут сидеть.

После просмотра у меня чувство, что я не приобрёл, а потерял: воспоминания о «Человеке из Подольска» под воздействием этого спектакля начали слегка расползаться по швам. Это были худшие полтора часа, что я провёл в ок16. Один плюс — как и с марвеловской «Войной бесконечности», я рад, что гештальт закрыт и можно больше не смотреть постановки Данилова.

Я побывал на перфолекции Вилисова, и она ровна. Абсолютно то же самое, что полтора года назад: буквы на экране повторяют сюжет его книги. «Я — не эксперт, а теперь давайте пять минут перечислять мои заслуги и вот Лия Ахеджакова меня хвалит». Очень хорошо; те, у кого она первая, узнают много необычного. Ну а кто следит, порадуются экспериментам с AR. Наезжая на кино за ограниченность, Виктор показывает часовое кино со звуком, и зрители такие: о-о-о, размыкание рамок. Какой-нибудь 34маг руками журналиста с проходкой (сфоткал их список на входе, это чудесно) опишет вам, какой прогрессивный и дальновидный человек к нам приезжал и какие глубокие мысли показывал буквами на экране.

В общем, размыкание меня и вскрыло. Другой час лекции — это, натурально, Витя сидит за пультом, а говорят зрители со сцены. В этом нужно участвовать, потому что где вы ещё так поплачете от эмоций. Пятнадцать минут диалогов в начале были просто забавны: привет — привет, а зачем ты сюда пришла, а зачем ты. Задав начальную подвижность аудитории, ближе к концу экран приказывает: а поговорите теперь про белорусский театр. И начинается бал сатаны.

Начали с самоуничижения: мол, отстаём от мира, в театрах столетний шлак, никто ничего не возит. Так жалко их сразу стало, захотелось выйти на сцену и ответить, что не всё так плохо, что вон в соседнем зале кишки размазывают по столу, очень современненько. Успел спуститься, микрофон отнять не успел: после студентов театрального (которых, видимо, привели силой — они знать не знают про Вилисова) начали выходить их руководительницы и начинать обстоятельную, блин, дискуссию «а что такое современный театр вообще». Их было не остановить. У каждого будущего режиссёра появилось собственное мнение, они перекрикивали друг друга с мест, тётеньки отвешивали своё авторитетное мнение. Про вопрос все забыли, лишь соревновались в погружённости в тему. Витя робко комментировал из-за пульта, не в силах остановить монологи даже самых робких студентов.

По ходу ещё один студент пожаловался, что вот желание есть, а сцену не дают. Тут я вообще все слова проглотил. Блин, ну вы куда пришли, всё ж написано на экране. Современный, блин, белорусский театр. Я вообще не театрал и смотрю всего два попсовых спектакля в месяц. Но у меня есть что сказать.

В этом году самым современным спектаклем у меня был «Дракон» Шварца. Да, того мохнатого года. А все эти эксперименты с кишками Дивакова, ядерным взрывом в комнате, куклы эти, — так же технически современно, как оторвано от жизни, закрыто баррикадой мемов, лишь бы не чего. Современного театра в театральных помещениях нет. И виноваты в этом лично вы — те две трети зала, что друг друга знают, пинают меж рядов, взывают к преподавательнице и хихикают при виде какого-то известного театралам белорусского чувака, который говорит слова на экране. Потому что смотрите и ставите говно.

Зато современный театр есть в белорусском документальном кино. Вон, в «Чистом искусстве», например, которое только что прошло в кинотеатрах. Парень ставит холст на улице и начинает его красить, вызывая разные эмоции у прохожих. Я его смотрел натурально как запись спектакля, потому что как иначе. Таким должен быть театр. Или летом людей забесплатно собрали на задворках ок16, где актёры из грязи и палок собрали какой-то слабоактуальный спектакль про говно и наркоту. Это было чудовищно и я сбежал как только они закончили — но среди отстоя было видны ростки современного театра.

На улице сейчас 2019 год, кам он. Люди давно не выбирают развлечение по афишам в театральной кассе или по анонсам в журнале театр. У всех, особенно у студентов театрального, есть телефоны с инстаграмом и прочими тиктоками. Сцену им, блин, не дают. Зачем вам вообще какие-то институции? Весь город полон офигенных трёхмерных пространств, большую часть которых можно получить забесплатно. Я давно выбираю события по лентам фейсбука и телеграма, а не из афиш, и я уверен, что остальные тоже. До каждого человека можно достучаться напрямую, минуя всякие кассы. Находишь место, пишешь современный сценарий или тыришь у Кастелуччи, назначаешь время — го я создал.

Вместо этого в зале бал сатаны, все валидируют установки друг друга, а не связанные с театром зрители молча охреневают. Похер вообще что там Витя пишет на слайдах, зато мы все друзья, уважаем старших и любим посмеяться. И когда приглашают что-нибудь поставить тоже любим, только не приглашают, ну да ладно, у нас в институте своя сцена есть. Пытаясь собрать мысли, я словил жёсткий флэшбек — к послепремьерному обсуждению свежего дока белорусской студии «Летописи». Когда съёмочная группа точно так же развлекалась на сцене, запанибратски общаясь с половиной зрительного зала, где все оказались знакомы, и вообще забив на фильм и актёров. Работа не имеет значения, друзья важнее.

Порадовался, что у Вити ничего не меняется, но вышел знатно подгоревшим. Абсолютно ровная лекция, которая не вызывает никаких эмоций, вскрыла всё наше будущее белорусского театра руками его представителей. Всю эту конформность, иерархичность, зависимость от институций, неумение прямо ответить на вопрос. Хорошая постановка должна вызывать сильные эмоции во время или после, и в этом ключе перфолекция Вилисова просто офигенна. Жаль, обсудить не с кем: после спасиба все мгновенно разбежались, даже не посмотрев эпилог.

(Малая сцена КЗ Минск, 20.04.2019)

Всё ровно как Евгений Шварц написал: дракон ворует девушек, но горожанам нормалёк. Главное — сильное крыло; дракон придёт — порядок наведёт. Неудивительно, что спектакль в сороковых запретили на 18 лет: метафоры так и сочатся. Приходит Ланселот и прогоняет дракона, но горожане всю дорогу сопротивляются, и после делают себе драконов из людей. Остаются всё такими же беспомощными, хотя теперь против них не трёхголовое чудище, а такие же люди. Им нормалёк.

Постановка великолепна. Я обосрался, когда дракон появился впервые: это было и неожиданно, и эпично. Актёры весь сюжет передают лицом, смотреть весело и страшно. Виталий Новиков — натурально Леонов из «Обыкновенного чуда», от чего эти две пьесы кажутся связанными. Виолетта Сарвирова транслирует Мисси из «Доктора Кто»: своим присутствием она как будто стягивает сцену в себя. Павлу Чернову хочется дать в лицо, так он хорош своими шакальими интонациями. Денис Дудинский — ну да, рыцарь без страха и упрёка: положительные персонажи традиционно менее привлекательны в сказках двадцатого века.

Весь вечер пытался вспомнить недостатки — и не смог. Фоновая музыка сопровождает всю постановку, но она хороша и не выталкивает из действия. Сцена небольшая и минимальными средствами воссоздаёт и домик Шарлеманя, и городскую ратушу: ровно столько объектов, чтобы их взаиморасположением создать напряжение. Первый ряд активно вовлекают в пьесу: раздают флажки, наливают водку, втягивают в этические решения. Единственное, что не понравилось, — что к малой сцене нужно подниматься на четвёртый этаж.

Сказка Шварца заметно устарела. В середине прошлого века она смотрелась актуально, да и сейчас мало что изменилось. Все фразы Дракона каждый день слышны из телевизора и газет. Но морали слишком много, весь второй акт существует только как прямое авторское высказывание. Вместо ощущения глубины мысли остаётся только «ну ок». Стоило бы как-то обновить пьесу, осмыслить её с позиции современных политики и общества, сделать чуть менее прямолинейной. Попытки есть: в нередкие моменты, когда персонажи взаимодействуют со зрителями вне сцены, это взаимодействие наполняется новым для пьесы смыслом. Но хотелось бы чего-то более современного.

Мюзикл без единой запоминающейся песни. Была одна чудовищная из советской эстрады: «ты меня никогда не забудешь» и две хорошие, обе на религиозную тему, про Богородицу и всё такое. Декораций почти нет только канаты на железной раме, сюжета тоже почти нет: скатались на двух кораблях в Калифорнию, довели девушку до смерти, уплыли обратно в Россию страдать над своей нелёгкой судьбой.

Резанула вопиющая безответственность главного персонажа: первую же красивую девушку нужно уложить в постель, а как только приходят её родители с вопросом, сразу же появляются дела, извините, пора бежать, как-нибудь сами. И потом двадцать лет страдает в своей стране: как же она там, без меня, как же мне тяжело, без неё. Русская драма в худшем проявлении. И совок в постановке.

(Молодёжный театр Беларуси, 9.04.2019)

Саша умер. Мать раскатывает тесто, дочь расфасовывает конфеты для застолья после похорон, обе клянут отца, что ушёл так невовремя. Денег нет, дочь на седьмом месяце, но справятся. Через год они приходят на могилу и у них всё более-менее хорошо, они вспоминают о Саше всё хорошее. Через два они готовят картошку на даче, а Сашу вновь призывают на фронт. Женщины отказывают ему в этом развлечении: вторых похорон они не перенесут.

Вместо сцены — подвал молодёжного театр с венттрубами и какой-то железной поддерживающей конструкцией. Стол трансформируется в надгробие, надгробие становится полом: это наша земля и мы по ней ходим. Конфеты — реквизит для поминок и одновременно связь Саши с миром живых: он так их любит, что не готов соблюдать правила невмешательства. Сильнее них — только чувство долга. «Все наши ребята уже пошли на фронт, почему вы мне не разрешаете?»

Минималистичность декораций должна способствовать повышенной эмоциональной отдаче. Сюжет бьёт очень близко: в матери я узнаю свою бабушку, для которой её «Саша» всё ещё где-то рядом, и иногда нет-нет да оговоришься. В Украине этого спектакля как будто никто не умирает до конца. Между окончательной смертью и повторением всего ритуала прощания лучше выбрать первое. Третья часть даёт женщинам именно такой выбор: даже если время выхолощило все плохие воспоминания, готова ли ты знать, что человек снова жив, пусть и не с тобой? Оказывается, что жизнь — это не только радость сосуществования, но и постоянное ощущение неизбежной смерти. Радость только в том, что это ощущение неизбежно закончится.

Спектакль слишком прост. Будто экранизация художественного рассказа: всё по рельсам, в трёх частях, с завязкой и ярким пятном в финале. Мне не хватило театральности, какого-то второго или третьего дна, какого-то крюка, которым спектакль зацепился бы в голове и ворочался там, медленно концентрируясь в новое понимание. Я пережил чувство утраты вместе с актёрами, но оно было каким-то ненастоящим. Актёры как будто не понимали, что они в спектакле, и делали вид, что так жизнь и происходит. Это слишком просто и прямолинейно: такие спектакли хороши для девятнадцатого или середины двадцатого века, но не для нынешнего времени. Могло быть лучше.

Это не так чудовищно, как их же «Голубой щенок». Это просто очень плохо.

В маленький городок Елсо, населённый говорящими животными (потому что детская сказка — это когда животные говорят, вы же знаете), приезжает опытный вор и крадёт всё по мелочам, докучая жителям. Расследовать преступления возвращается из столицы Йохим Лис, прямо с курсов детектива. Час дикой некомпетентности спустя его подруга пленяет воров и все танцуют.

Как водится, весь спектакль — про сексизм, ксенофобию, культ вещей, некомпетентность профессионалов и профилирование. Если кто-то завязал с преступным прошлым — то не верьте ему, исправиться невозможно. Персонаж, потративший год на обучение ремеслу, будет неспособен на элементарные действия, которым его обучали. Жителей спасёт только чудо — ради разнообразия, воплотившееся в девушке-лисичке.

Песни предсказуемо ужасные, кроме одной — совместной лиса и лисички (да и там поначалу слова лучше не слышать). Танцев исчезающе мало. Ни одного неожиданного поворота. Детский спектакль, по моему мнению, должен быть такой же хороший, как взрослый, но понятный детям. Этот же не несёт никакого смысла, он только развлекает — да и то лишь тех, кто хорошего мюзикла в жизни не видел.

На корабль современности с Иродом, его женой и принцессой Саломеей взбирается пророк Иоканаан и начинает обличать нравы и грозить карами небесными. Его, разумеется, бросают в трюм, откуда продолжают раздаваться проклятия. Саломея интересуется голосом и просит выпустить пророка на минуточку. При его виде в ней взыгрывает страсть и она просит хотя бы поцелуйчик. Тот отказывается, но Саломея добивается своего — целует в губы его отрубленную голову.

Это моя первая опера и она, конечно, поражает масштабом. Опера для театра — это примерно как собор для религии: она должна вызывать благоговение. Не важно, что тексты устарели на тысячу лет, а исполнители главных ролей, в основном, только ходят туда-сюда и произносят монотонные речи на чужом языке. Качество постановки несопоставимо с театром музыки и балета: двойной экран, пять планов действия, божественная работа со светом. И, конечно, чёртов ТРЁХЭТАЖНЫЙ КОРАБЛЬ, который выплывает на двадцатой минуте и причаливает на поворотном круге до конца спектакля.

Осенью премьеру оперы пришлось перенести на месяц, потому что какие-то христиане возмутились эдакому кощунству. Сюжет вполне библейский, где-то на фоне Иисус творит свои чудеса, но сложно вынести, что у людей того времени были какие-то чувства, не подходящие под генеральную линию партии. Что ими могла завладеть такая сильная страсть, что ради неё смерть казалась адекватной платой. Танец семи покрывал невинен по современным меркам, но пожилые женщины вокруг заохали: да как так можно. Даже не оголяется никто, ну в самом деле. А когда Саломея настаивает: «хочу голову Иоканаана на серебряном блюде», одобряемая матерью, это даже звучит как гимн современного феминизма. И страшно представить, что она собралась делать с его головой — хотя в итоге всё опять же беззубо.

Не слышав ни единой постановки, я считал, что опера — это древний мюзикл. Отдельные схожести есть: это и богатство постановки, и непрерывный музыкальный фон с пропеванием всех фраз, и танцы. Но различий гораздо больше: песен в традиционном понимании нет, музыка не выдаётся, действия тоже немного и в целом постановка не так захватывающа, как мог бы быть современный мюзикл на эту тему. Вся сценография как будто направлена не на донесение истории (десять минут бродить вокруг корабля с артикуляцией намерения поцеловать голову — заткнись и сделай уже), а на создание атмосферы богатства и эпичности. Непонятно, как к этому относиться: с одной стороны, я местами скучал, с другой — это будто блокбастер в мире театра, нигде такого размаха больше не увидеть. Нужно больше просмотров — благо, записи десятков важных опер доступны бесплатно в сети.

На затянутой дымом сцене безмолвно, под громкий шуг с проблесками музыки, извивается девушка в красном. Слева поднимает руку девушка в белом и готовится включиться в этот непознаваемый танец. Что они? Непонятно. Они перетекают, перепрыгивают, перебегают и исчезают в клубах дыма. Откуда-то появляется парень в чёрной развевающейся рубашке и под крики чаек будто порхает ветром, исписывая песок, скалы, воздух. Потом будто одумается — и примется всё стирать. Из-под занавеса торчит неподвижная рука четвёртого танцора, которому суждено стать эмоциональным центром постановки.

Ассоциативная символьная система не помогла понять, что происходит. Должен ли вообще танец иметь смысл? Приятно смотреть классический балет: дюжина доступных движений, каждая фраза отработана веками, всё просто и понятно. В современном театре же проще сразу сдаться и воспринимать движения, свет, звуки в надежде, что они сложатся в какую-то эмоцию. Осталось научиться читать свои эмоции — и понимание в кармане.

Танец с первого ряда воспринимается совсем не так, как с двадцатого. Все неожиданно большие, вот они, в паре метров. Каждое движение воспринимаешь не как жест, а как физическое действие, со сжимающимися мускулами, натягивающейся кожей. Одежда касается тела, дыхание актёра чувствует его партнёр. Парень взлетает на девушку и весь сжимаешься в ожидании громкого падения обоих, но нет, танцоры сильнее, чем кажутся. Они просачиваются сквозь друг друга, между рук, между телом и сценой, и нельзя не насладиться красотой движений. Танец здесь не набор символов, а взаимодействие тел. Это непривычно и интересно.

Когда Джульетта замерла на сцене и затем все шестеро татуированных мужчин и единственная балерина вышли на поклоны, люди встали и начали продвигаться к гардеробу. Я тоже влился в поток и уже стоял в очереди с номерком, когда прошла женщина, напоминавшая, что это только антракт и всех ждут в кафе. Ничто не предвещало второго акта; это недоразумение усилило впечатление «два гениальных балета по цене одного».

Это действительно два балета: один очень образно пересказывает известную историю под неизвестные треки Radiohead, а второй, Quatro, просто удивляет современностью. Хореографию для обоих поставил Эдвард Клюг, который, кажется, ответственен за всё хорошее, что происходит в балете. Исполняют солисты Мариинского театра, и мало кто в наших странах сможет потянуть эти резкие, сложные, синхронные и асинхронные движения, эту воздушность, телесность, взаимодействие и дистанцию. Это идеальные движения как для музыки Radiohead, так и для восхитительно-монотонной музыки Милко Лазара для фортепиано с виолончелью.

Ни разу за те полтора часа, что длится программа, мне не пришли в голову слова для описания этих танцев. В отличие от классики, современный танец невербализуем. Только одна мысль закрепилась: это лучшее, что я видел в Минске за эти полгода.

Ни разу не слышал органа вживую. Шёл в предвкушении: грандиозный музыкальный инструмент, монументальные композиторы. В первом отделении едва не заснул — предполагал, конечно, что органная музыка скучна, но держался как мог. Но в кантатах Бах так растягивает ноты, так их мастерски сочетает, что глаза сами закрываются. Поаплодировал и включил телефон в антракте с ощущением, что орган — не мой инструмент.

«Совесть Франции» Сезар Франк в начале второго отделения удивил. Не великолепием, но тем, что орган у него звучит как дешёвый синтезатор. Ну знаете, когда духовые начинаются так же резко, как и заканчиваются. Тынк-тынк, музыка как в дешёвом кафе. Очень странный эффект, но и продлился, слава богу, недолго. В середине появилось какое-то разноголосье, музыка обрела глубину и удивила контрастом с классичностью восемнадцатого века. Простовато, но я не заснул. Выходит, проблема не в инструменте, а в Бахе. Снова.

А когда Хироко с видимым удовольствием начала играть «танцы плеяд» Такаси Ёсимацу, свершилось волшебство. Все ассоциации с фэнтезийными фильмами, все диснеевские феи всплыли в ассоциативной памяти с этими волшебными звуками. Композитор делает из органа полдюжины разных инструментов, и получается будто саундтрек к сказке. Даже когда музыка редуцируется до отрывистых звуков, слушаешь с замиранием. Обожаю японское творчество.

Лист, зато, дал жару. Это как… Большая армия стоит, с конями, даже со слонами. Пышная, прямо королевская. И тут начинается чёртов метеоритный дождь, неразбериха, пышные ленты и слоны летят во все стороны. Прямо чувствуется, как Лист еле удерживается от того, чтобы написать «а теперь дави все клавиши одновременно». Парад захлёбывается землёй и камнями, бежать некуда, остаётся лететь в никуда. Минорные ноты транслируют разрушение и безнадёжность. Под конец минута спокойствия дала надежду, что кто-то выжил и останется летописцем листового безумия. Но нет, Лист традиционно закончил новой порцией громовых раскатов.

На бис Иноуэ прошлась по классике, каждый номер зрители встречали восторженным «о-о-о» и аплодисментами. Тема из фильма «Ходячий замок» напомнила о спокойствии и уюте миров студии «Гибли». Короткий и мастерский «полёт шмеля» удивил отзывчивостью органа. Пора бы уже органистке бежать на поезд, но какой органный концерт без знаменитой токкаты ре-минор Баха? Только известность музыки не дала мне сомкнуть глаза: чувство меры не про Баха, известное вступление далеко позади, а композиция длится и длится, мы уже в какой-то незнакомой территории, давайте скорее отсюда, пока не слегли. Надеюсь, поезд Хироко дождался.