Тренер Олег готовит игроков интуитивного мини-футбола к первенству Беларуси. От обычного этот футбол отличается повязками на глаза: слепые и слабовидящие люди в одинаковых условиях гоняют шелестящий мяч. Вратари и другие игроки постоянно говорят, чтобы создавать звуковую картину поля. Дома же Олег точно такими же интонациями пытается руководить своими собачками, но получается не очень.

Документалки показывают часть жизни, обычно от нас скрытую. Здесь — совершенно буквально: слабовидящие люди проводят дни в квартирах и в стенах какого-то производства, а потом тренируются в закрытых залах, где зрителям нет места. Интересно было узнать, как в отсутствие зрения игроки локализуют себя на футбольном поле. Но вся инициатива воспринимается то ли как «они аппроприировали наш вид спорта», то ли как попытку выучиться мейнстримовой игре, где игроки обычно полагаются на зрение, чтобы доказать, что они тоже нормальные. И это очень странно: как если бы я на корточках бегал за палкой, чтобы доказать собакам, что я такой же как они. Можно же придумать интересные, даже зрелищные виды спорта, где отсутствие зрения будет не помехой, а преимуществом. То, что таковых нет, а параолимпийские спортсмены сражаются в классических видах спорта с минимально адаптированным инвентарём, говорит что-то не очень хорошее про инклюзивность нашего (в широком смысле) общества.

Сам фильм слишком ровный: никаких эмоций, типичный slice of life без драмы. Не хватило непроизводственной сквозной линии, возможно, какого-то второго дна. Режиссёрка как будто взаимодействовала только с Олегом: все слабовидящие люди показаны слишком отстранённо, как инопланетяне. Особенно это заметно в эпизоде в мединституте (пропустил, где это конкретно, но там студенты и все в белых халатах): человек, бывший спортсмен, после потери зрения нашёл способ продолжить спортивную карьеру, на грани получения КМС, жена и ребёнок. Люди вокруг смотрят с интересом: «а как он не спотыкается?». Даже Олег — понятно, что обстановка обязывает, но всё-таки, — руководит: стой здесь, расскажи о себе, поаплодируем человеку. Слабовидящие привыкают быть ведомыми в пространстве и это как будто переносится на все остальные аспекты: они становятся слабоинициативными и малоговорящими. Мне хочется понять, что они чувствуют, но фильм слишком держится тренера, чтобы подойти к его ученикам хоть на шаг.

Знакомая режиссёра Андрея Кутило давно дружила с польским художником Анджеем Струмило. Тот лет пятнадцать назад переехал в загородный дом, облагородил его, завёл лошадей необычной польско-арабской масти. И девочка Маша из Минска очень любила лошадей — благодаря той знакомой у них с Анджеем завелась переписка. Спустя пять лет, когда Маша подросла, она начала ездить в Польшу и заботиться о лошадях. Получасовой фильм — про один из таких визитов.

Сцены внутри и вокруг дома невероятно красивы. Особняк рукотворный, живёт в нём только один дед, и потому цепляет контраст с белорусскими избушками из других документалок. Всё чисто, ровно, подстрижено, подбито. Неудивительно, что Маше приятно навещать Анджея и не хочется уезжать, как подбивает мужчина с другой стороны телефона. Она гуляет по раскрашенному им собору, по конюшне и лесу. Но больше всего сидит в доме и беседует.

Вот только беседы нет. Почти вся короткометражка проходит в молчании — хочет сказать «созерцательном», но от красоты устаёшь в пять минут и дальше борешься со сном. Между персонажами есть история, но нет контакта, по крайней мере на экране. Нет и конфликта. Развития тоже нет. Опыт дедушки против юности девушки — но это тоже картина, а не сюжет. Как выпускная работа школы документального кино, отлично. Но пищи для размышлений или эмоций не даёт.

Работницы ЖЭСа закрашивают граффити и надписи на стенах. Художник Захар прислоняет к стенам огромный холст и рисует картины, вдохновляясь разноцветными прямоугольниками. Ведь для них женщины как будто специально выбирают разные цвета, никогда не совпадающие с фоном. Этим они превращают стены домов в непрерывную выставку современного искусства в жанре «фупрематизма». Но взгляд прохожих и милиционеров на их работы отличается от взгляда на Захара, хотя тот и стены не трогает, и людям не мешает.

Хотя, пожалуй, Захар мешает. Люди не могут пройти мимо, чтобы не выразить своё отношение к его работам. И к жизни в целом. Кто-то пытается выяснить, «что хотел сказать автор», кто-то видит в слое краски динозавров или угрозу порядку. Всё это настолько странно наблюдать в контексте совершенно безобидной работы художника, что зал смеялся весь фильм. Рисуют на экране все: Захар, Зина и Инна из ЖЭСа, солдаты на параде техники, оператор — выискивая кадры с особенно контрастными цветами среди рядов высоток. Этот фильм прежде всего про цвет в кажущемся серым городе, пятьдесят оттенков «сахары», как называет свой арсенал Зина.

Закрасив десяток холстов, в одиночку и с помощью прохожих, Захар выставляет их в галерее, где на фоне показывали фрагменты этого фильма, а посетители точно так же пытались понять, что изображено, вместо того, чтобы, как Захар учит в начале фильма дядю, замолчать и почувствовать. Выставка серьёзная, и заявка тоже: одну из картин забрала национальная галерея Беларуси, сделав Захара самым молодым из художников, там выставляющихся.

Выставка и ослабляет фильм: уже непонятно, что здесь первично. Да, Максим Швед пришёл к художнику и предложил этот проект. Но затем фильм стал историей создания выставки, важность последней превысила важность документалки. Теперь это бонус-трек к ней, который делает то, что картинам не нужно: объясняет. Не самостоятельный комедийный фильм, а своеобразный капустник. Причина в людях: хорошая документалка о них, а не о творчестве. Потому что о творчестве — сам результат этого творчества. Ни Захар, ни Зина, никто не раскрыт, они определяются через свою работу. И хотя смотреть было весело, в конце было ощущение, что впечатление неполно, что оно было бы сильнее, если бы мы зашли на выставку, а не смотрели про её создание.

Мария Новикова летала в Чечню в 2002 году, где сняла репетиции детского ансамбля танца «Даймохк» под управлением Рамзана Ахматова. Они подружились, и встретившись с ним в наши дни, она поняла, что нужно делать фильм про ансамбль. Слишком многое изменилось за полтора десятилетия, после чеченской войны и пришествия к власти Кадырова. В новой обстановке танцоры уже не представляют регион перед другими странами — теперь они задаются вопросом, зачем они вообще танцуют.

Чечня — регион умолчаний. Марию просили много не упоминать. Например, хотя дома многих героев фильма бомбили, ни разу не упоминается, что война была с Россией. Кадыров существует где-то на периферии сюжета, хотя понятно, что без него в республике ничего не происходит. Все персонажи из хрущёвки в старых кадрах переехали в двухэтажный замок с белоснежными креслами, но какой ценой — молчат. Молчание Рамзана со сложным выражением на лице проходит через весь фильм и определяет отношение ко всему, что происходит. Всё сложно.

Бывшие танцоры выросли и ушли из танцев на другие работы. Им повезло: они занимаются тем, что нравится, что приносит деньги и не требует сделок с совестью. Современный «Даймохк» продолжает выступать — только это уже не репрезентация республики. Из ансамбля получилось какое-то царское увеселение, украшение лестниц во время прохода важных гостей и развлечение на бойцовском ринге между выступлениями. Дети танцуют за сеткой там, где только что люди месили друг друга в кровь, а напротив разлеглись у стола яств Кадыров с Хирургом. Мария не избежала соблазна комментировать за кадром, но такие картинки сильнее любых слов. Слова забылись, растерянных танцоров в камзолах в зале торжеств помню до сих пор.

Немолодая Хатидзе заботится о матери и собирает мёд в ульях в каменной кладке окружающей заброшенной деревни и в горе. Денег от его продажи в Скопье хватает на скромную жизнь. Но однажды у неё появляется сосед с женой и детьми, который зарабатывает на всём: и на стаде коров, и на выращивании кукурузы. Рано или поздно он займётся и мёдом, нарушая спокойную жизнь женщины.

Образцовая документалка, на которой зал был битком, девушки даже на ступенях сидели. Вроде, ничего особенного: снято красиво, но сюжет угадывается с полуслова, люди все далёкие от нас, что тут может быть хорошего. Но режиссёрка терпелива и въедлива. Наблюдая за персонажами, понемногу понимаешь, кто они, вглядываешься в мотивацию приезжего мужика, различаешь его детей, кто-то из который просто следует за родителями, кто-то тянется к умной и опытной Хатидзе. Равно переживаешь и за мужика, на которого давит друг из города, и за героиню, которой достался ненадёжный сосед.

Идеальная съёмка с кадрами как из фотоальбома, работа со звуком завораживает: движение камней прямо ощущаешь, даже едва уловимая песня по радио в правильные моменты растрогает. Самое главное — сюжет, и здесь режиссёры, Тамара с Любомиром, провели в горах достаточно времени, чтобы стать свидетелями важной истории от начала до конца. Фильм отправлен на «оскара» от Северной Македонии после получения наград на «Сандэнсе», и его достоинства видны даже неопытному взгляду.

Малеонн — современный фотохудожник, который делает искусные портреты и механизмы. Его огорчает, что отец Ма Ке, когда-то режиссёр шанхайского оперного, теряет память. Малеонн пытается обратить процесс единственным способом, который знает, — через искусство. Он ставит пьесу для механических человечков про сына и его отца — бывшего лётчика, который теряет память, но сын изобретает машину времени, которая её возвращает.

Когда Малеонн мазками тонкой кисти набросал первый эскиз механического человечка, а на фоне цитировал письмо к ребёнку: «пойми, вечности не существует в этом мире», я почувствовал, что история предопределена, и к финалу я буду рыдать. Фильм удивил, не пойдя по очевидному пути взаимоотношений сына и отца. Эмоциональный пик был в середине, когда сын опустил голову на плечо Ма Ке и чувствовалось, что без всей этой истории они бы так не сблизились.

Фильм про постановку — и как сложно, оказывается, войти в театр! Шесть расчётных месяцев превращаются в год, год — в два, деньги заканчиваются. Прямо как в IT-разработке, тестовые прогоны зажигают новые идеи, перфекционизм не даёт поставить точку. «Желаю найти себе жену» — загадывает Малеонн на свой день рождения. Через много лет, к премьере своей пьесы, он успеет позабыть об этой шутке. Продюсерка на показе рассказала, что художник оставил постановку другим и вернулся к оформлению галерей. Его можно понять.

Документалку снимала американская компания, и это сквозит: идеальная картинка, голливудский монтаж, музыка, которая напоминает все эмоциональные фильмы одновременно. Но больше всего, до степени смешения, она напоминает фортепианные темы из «Лоста» и «Вечного сияния разума». Это сразу заставляет искать параллели между фильмами: там и там персонажи стремятся обойти неизбежность времени, и находят одинаковые решения в финале. Главным было вовремя остановиться и осмотреться, и это ощущалось очень китайским, правильным завершением истории.

Александр живёт в Беларуси, брат — в Израиле, его украинская бабушка Зина осталась в Крыму, сестра Зины сбежала с Донбасса в Россию, а соседка бабушки топит за Путина. На этом фоне Александр собирает всю семью отметить восьмидесятилетие Зины. Может, удастся уговорить её уехать из аннексированного Крыма к детям в Беларусь.

Документалистам повезло: они могут сделать такой семейный альбом, что ни одному фотографу не снилось. Запечатлеть не только как выглядят члены семьи, но и их мысли, историю, взаимоотношения с соседями и родными. Фотоальбом работает только в связке с памятью: «вот это мы на гору всходили, а здесь мы с Петей, он в Америку уехал». Этот фильм — натуральный семейный альбом, который полный зал зрителей смотрел с удовольствием, посмеиваясь от неловких фраз и взаимодействия внуков и бабушек.

Поразительно, как никто не смотрит в камеру, персонажи живут и радуются друг другу, не подбирая слов и одежды, чтобы кадр получился покрасивше. Что не удалось «Беларусьфильму», Александр снял будто не напрягаясь. Украинские народные песни здесь заменяют историю, и это работает. Кадры прибрежных шалманов и выступления «Евпатория, любовь моя» создают атмосферу крымского городка лучше любых пролётов и справок. Даже закадровый голос, который портит многие фильмы, здесь работает: заменяет члена семьи, который переворачивает страницы фотоальбома и рассказывает, кто есть кто.

Главная неожиданность фильма, которую, наверное, не предполагал даже режиссёр, — что фильм не о бабушке, а об Александре. Ни одного персонажа он не раскрывает: их взаимодействия кажутся наигранными, что кульминирует в народных песнях, которые бабушки поют по распечаткам. Даже история Зины не кажется режиссёру интересной. А кажется — собственный взгляд на мир. Он сквозит во всех беседах. Александр показывает себя нетерпимым, непоседливым, максималистом — то есть, молодым человеком. Когда родные пожилые люди тебя характеризуют, ты слушаешь, а не насмехаешься, как режиссёр. Внук мог бы многое получить от бабушки — но делает лишь живые снимки в свой фотоальбом.

Единственное, чего не хватает, — сюжета. Для slice of life недостаточно каждодневной рутины и длинных планов. Для завершённой документалки — какого-то финала. Люди прилетают, разговаривают, улетают, бабушка задумывается о переезде. Рамки понятны, но единственным приемлемым финалом, кажется, мог бы быть кадр, когда Зина покидает дом с чемоданами. Но для этого нужно съёмочное время — а ради красивого сюжета жить несколько лет с бабушкой не каждый готов.

Тренировочный дом для будущих служанок-филиппинок. Улица вечно залита водой, отчего девушки в доме будто на корабле, тренируются готовить ужин, стелить постель и драить туалет. Две недели они учат правила этикета и делятся историями с прошлых работ. Хорошие хозяева — редкость, про них и рассказать нечего. Зато про неприятные замашки жителей нефтяных азиатских стран мы услышим немало.

Сложно представить, каково быть служанкой в чужом доме на двухгодичном контракте. Никакие тренинги не подготовят к разлуке с семьёй, жизни в чужой стране без знания местного языка и контактов, кроме агентства. Собравшись вместе, девочки смеются или строят серьёзные лица, разыгрывая сценки из работы. Но под каждой улыбкой чувствуются слёзы, выплаканные на прошлых контрактах, то и дело пробивающиеся помимо воли, невпопад. Когда тренинг закончится и девушки пойдут регистрироваться в программе гувернанток, кому-то достанется наблюдение за чужим ребёнком, а кому-то — полный дом недовольных братьев и вредных стариков. Ни одна из женщин не идёт в эту работу добровольно, и то, что правительство поощряет её, страшновато.

К сожалению, фильм не следует главному правилу кино: не рассказывать, а показывать. Женщины рассказывают и рассказывают истории, иногда они доводят их до слёз. И ты такой: ну окей, да, это было тяжело, хозяева мудаки. Но ничего, что могло бы зацепить эмоции, не происходит. Они ходят из комнаты в комнату, прибираются, расставляют тарелки. Несколько красивых кадров — особенно стирка белоснежных скатертей — работают в моменте. Истории нет, только набор сцен и баек.

Распрямляется документалка только в финале, когда девушки покидают дом и идут ко врачу, на регистрацию, ходят по визовым кабинетам. Разговоры прекращаются, начинаются длинные планы филиппинского вечера, мотоциклов, бороздящих улицы-реки, бюрократов, таскающих огромные тюки регистраций филиппинских домработниц. «Сингапур янв-апр», «Израиль янв-дек 2016». Только когда с экрана пропадают героини, к ним появляются какие-то чувства. Но «Рома», всё равно, показала жизнь домработницы так, как никакой документалке не снилось.

Участковый Александр обходит дома в своих деревнях. Там сплошь алкоголики-тунеядцы.

Реально, это весь сюжет. Светлых пятна два: красивая съёмка дождя, которая превращает деревню в нуарное место, где каждое движение имеет значение. И два напившихся деда: пока одного пинками выгоняют из мира мёртвых («нормальное у тебя давление, вставай!» — «у него было три промилле, представляете?»), другой декламирует стихи на камеру. Сорок минут, из них пять хороших. Неудивительно: на съёмки команде дали шесть-семь дней, что за это время можно найти? Даже настоящего участкового найти не удалось: взяли бывшего.

В фильме плохо всё. Картинка постоянно смывается. Голоса местами режут слух, звук недоделан, музыка обрывается посреди титров. Монтаж не даёт сюжету подышать: я считаю, что фильм — он как комикс, живёт между кадрами. Здесь нет пространства между кадрами, всё в лоб: вот человек, вот другой человек, вот диалог. Люди не успели привыкнуть к камере, даже Александр то и дело оглядывается в объектив и ведёт себя чертовски ненатурально. Вживую он великолепен, но времени на адаптацию не было.

Кто-то из зрителей задал вопрос: «а почему в вашем фильме только мужчины?» — «Мы встречали женщин, но вы же понимаете, пьяные женщины не так забавны, как мужчины, поэтому решили не вставлять». Этот ответ режиссёра показывает отношение группы, которые все городские, к деревне: там же одни пьяницы, ловить нечего. Камера не задерживается ни на ком, единственное светлое пятно с тем дедом и стихами — удача, вызванная тем, что группе не удалось сколоть из очередной избушки по-быстрому. Вместо того, чтобы проникнуться каждым персонажем, они по-быстрому снимали их диалог с участковым и ехали к следующему участку. Обход формально заснят, но ни картины деревни, ни идеи сверх того, что пьянство — это плохо, у авторов не получилось.

Сталин умер, гроб с телом внесли в подъезд №2 и положили среди цветов. Вся страна слушает сообщение о смерти вождя. Затем — уморительно подробное заключение врача о причинах смерти. А всё остальное время люди стоят в очередях к монументам под стихотворения и возвеличивание человека по радио. «Сталин умер — да здравствует Сталин», слышен голос диктора, но мы-то знаем, что и года не пройдёт, как все эти люди либо переобуются, либо пропадут.

Лозница собрал из забытой видеосъёмки пятидесятых грандиозный фильм о похоронах. Он пытался показать их в сатирическом ключе, но если не считать последних кадров под колыбельную «спи, мой звоночек», точно такой же фильм могли выпустить и в те годы. Ни единого персонажа, только людская толпа: стоит под мегафоном, движется в очереди к телу, или идёт маршем по улице. Всё это — под бесконечные хвалебные речи Сталину. Фильм отлично бы сработал агиткой в то время — так что же смутило цензоров? Вероятно, плотность Сталина на минуту ленты. Сладкий лимонад приятен, но если вбухать в него стакан сахара, захочется выплюнуть. Это проявит сущность лимонада: переслащённой водички. Концентрация Сталина в документалке настолько выпятила культ личности, что фильм больно смотреть. Хочется пожалеть людей, пожелать им скорейшей десталинизации.

Как фильм, «похороны» работают не очень хорошо. Они слишком длинные. Впечатление от документалки ровно такое же, как от единственной фотографии большой толпы на похоронах. Но здесь картинка в движении, и со временем — через полтора часа, через два — устаёшь от одного и того же. Массы людей движутся туда, массы движутся сюда. «Такой был Сталин пусечка, гений и стратег» по радио. Ещё и ещё и ещё, чтобы вдолбить представление об эпохе. Вместо первого плана рассматриваешь фоны: какими в пятидесятые были Ленинград, Москва, Минск. Хочется срезать фильм до часа-полутора, чтобы и время показал, и надоесть не успел.